Сборник 5 МЕХАНИЗМЫ РАДОСТИ - Рэй Брэдбери

– Я говорил об апельсинах и лимонах, конфетах и сигаретах. Я совсем уж было собрался во всех подробностях вспомнить заводные игрушки и вересковые трубки, как он принялся тузить меня.

– Его трудно винить. В глубине души мне самому хочется как следует вам врезать. Ну, пошли, анахронизм. А то вон слышите: сирена. Быстро!

И они поспешно покинули парк по другой дорожке.

Старик пил домашнее вино, потому что это было легче всего. С едой придется подождать – уж слишком болел разбитый рот. Он отхлебывал вино, одобрительно кивая.

– Хорошо, огромное спасибо, замечательно.

Незнакомец, который так быстро увел его из парка, сидел напротив за шатким обеденным столом, а жена незнакомца расставляла побитые и треснувшие тарелки на дырявой скатерти.

– Как получилось, что вас избили? – спросил наконец муж.

При этих словах жена чуть не выронила тарелку.

– Успокойся, – сказал муж, – за нами никто не гнался. Ну, давайте, дедушка, расскажите-ка нам, почему вы ведете себя, как святой, который жаждет мученической смерти? Ведь вы, представьте, знамениты. Многие хотели бы встретиться с вами. И в первую очередь я. Мне интересно было бы знать, что это вам неймется? Итак?

Однако старик был совершенно заворожен овощами, лежащими перед ним на щербатой тарелке. Двадцать шесть, нет, двадцать восемь горошин! Он все пересчитывал это невообразимое количество! Старик склонился над неправдоподобными овощами, как человек, погруженный в чтение своей самой сокровенной молитвы. Двадцать восемь роскошных зеленых горошин плюс еще несколько ниточек недоваренных спагетти красноречиво свидетельствовали, что сегодня дела идут великолепно. Однако под оптимистическим графиком, который вычерчивала тоненькая макаронина, линия трещины на тарелке говорила о том, что в течение многих лет жизнь была более чем ужасной.

Старик ушел в вычисления, нависнув над едой, словно нахохлившийся загадочный сарыч, непостижимым образом свалившийся в эту холодную квартиру. Хозяева-самаритяне довольно долго наблюдали за ним, и наконец он заговорил:

– Эти двадцать восемь горошин напомнили мне о фильме, который я видел в детстве. Там некий комик – вы знаете такое слово? – ну, смешной человечек среди ночи оказался в доме сумасшедшего и…

Муж и жена негромко засмеялись.

– Нет, шутка заключается не в этом, простите, пожалуйста, – извинился старик. – Сумасшедший усадил комика за пустой стол – ни ножей, ни вилок, ни еды. «Ужинать подано!» – крикнул он. Опасаясь, что безумец его убьет, комик решил разыграть представление. «Грандиозно! – воскликнул он, притворяясь, что жует отбивную, овощи, десерт. У него во рту не было ни крошки. – Превосходно! – и глотал воздух. – Чудесно!» Э-э-э… теперь уже можно смеяться.

Но муж с женой не шевельнулись, лишь глядели в свои почти пустые тарелки.

Старик кивнул и продолжал:

– Комик, чтобы задобрить умалишенного, говорит: «А эти ваши персики в коньяке – прямо-таки умопомрачительны!» – «Персики? – заорал безумец, хватаясь за пистолет. – Да ты, я вижу, настоящий сумасшедший!» И застрелил комика.

За столом возникла тягостная пауза. В наступившей тишине старик поддел первую горошину, умиленно взвешивая ее на кривой оловянной вилке. Он уже совсем было собрался отправить ее в рот, как…

В дверь громко забарабанили.

– Специальная полиция! – раздался крик.

Вся дрожа, жена тихо спрятала лишнюю тарелку.

Муж спокойно поднялся из-за стола и подвел старика к стене; скользнула в сторону одна из панелей. Потом, когда старик сделал шаг вперед, панель так же бесшумно закрылась, а он остался стоять в темноте, вслушиваясь, как по ту сторону перегородки в квартире открывается входная дверь.

Раздались возбужденные голоса. Старик представил себе, как спецполицейский в темно-синей униформе с пистолетом в руке входит в комнату и видит лишь убогую мебель, голые стены, гулкий пол, покрытый линолеумом, окна, в которые вместо стекол вставлены картонки, – всю эту тонкую и грязноватую пленку цивилизации, покрывающую голый берег после того, как схлынула беспощадная штормовая волна войны.

– Я разыскиваю одного старика, – сказал за стенкой полицейский усталым голосом.

«Странно, – подумал старик, – нынче даже глас закона звучит утомленно».

– Одет в рванину…

«А мне-то казалось, что теперь все ходят в лохмотьях».

– Грязный. Примерно восьмидесяти лет…

«А кто сегодня не грязный, кто не старый?» – хотелось крикнуть старику.

– Если сообщите его местонахождение, вам гарантируется вознаграждение в размере недельного рациона, – донесся голос полицейского, – а кроме того, в качестве дополнительного поощрения десять банок консервированных овощей и пять банок консервированных супов.

«Настоящие жестяные банки с яркими печатными этикетками, – подумал старик. Консервные банки сверкающими болидами пронеслись в темноте перед его глазами. – Истинно королевская награда! Не десять тысяч долларов, не двадцать тысяч долларов, нет-нет, а пять фантастических банок – заметьте, настоящего, а не какого-то там эрзац-супа! И еще десять – да вы только пересчитайте их! – драгоценных разноцветных баночек, может быть, даже с экзотическими овощами, ну, скажем, стручковой фасолью или солнечно-желтой кукурузой! Подумайте! Вообразите себе!»

Наступила долгая пауза, и старику даже показалось, будто он слышит отдаленное грозное урчание в желудках; пока что дремлющих, но грезящих об обедах; обедах более утонченных, чем запутанный клубок давних иллюзий – те давно уже исчезли вместе с прокисшей политикой, дурным сном растворились в долгих сумерках, которые наступили после Р и Х – Разрушения и Хаоса.

– Суп. Овощи, – сказал полицейский в последний раз. – Пятнадцать полновесных консервных банок!

Хлопнула входная дверь. Затопали сапоги, удаляясь по обшарпанному коридору, заглядывая в другие двери, похожие на крышки гробов, дабы смущать и соблазнять других лазарей, сохранивших душу живу, чтобы они рыдали в голос о блестящих консервных банках и настоящем супе. Грохот шагов смолк. Ухнула на прощанье дверь парадного.

Наконец потайная панель с шуршанием отворилась. Муж и жена не смотрели на старика, когда он вышел из своего убежища, и он знал почему. Ему захотелось взять их за локти.

– Даже у меня самого появилось искушение выйти, назвать себя и потребовать вознаграждение, чтобы поесть супа.

Они все еще не решались взглянуть ему в глаза.

– Почему, – спросил он, – почему вы не выдали меня? Почему?

Муж, как будто вдруг что-то вспомнив, кивнул жене. Та направилась к двери, замешкалась; он нетерпеливо кивнул еще раз, и женщина выскользнула бесшумно, словно комочек паутины. Они слышали, как она что-то делала в гостиной, как тихонько подходила к двери, и когда осторожно открывала ее, до них доносился чей-то шепот и приглушенные голоса.