Стихийное бедствие - Валентина Мельникова

— Больше всего натекло из носа, — уточнил мрачно Максим.

— Они буквально топтали тебя ногами, пинали… — всхлипывала Ксения. Обхватив его голову руками, она всматривалась в его лицо, словно отыскивала следы смертельных ранений. Нос у нее покраснел и распух. Лицо было в грязных разводах.

Несмотря ни на что, она сейчас выглядела скорее смешно, чем трагично. Но попробуй он рассмеяться, тогда ему точно не отделаться только шишками и синяками. Однажды он уже испытал, какой тяжелой бывает эта изящная ладошка.

— Скажи, только честно, тебе очень больно? — продолжала почти по-детски допытываться Ксения.

— Они сильно тебя покалечили?

Максим глубоко вздохнул и поморщился.

— Синяков и ссадин, конечно, море, но кости целы, как они ни старались их переломать. Что с них возьмешь? Любители…

— Любители? — вытаращила на него покрасневшие от слез глаза Ксения. — И это любители? А что тогда делают профессионалы?

— Ломают ребра в две минуты, а эти били по ногам да по плечам, изредка по спине…

— И по голове, — добавила дрожащим голосом Ксения. — Она у тебя болталась, как мячик.

— Постой. — Максим взял ее за руку и пристально посмотрел в глаза. Наконец-то до него кое-что дошло. — Объясни, как ты здесь очутилась? Разве солдаты догнали вас?

Ксения отвела взгляд:

— Н-нет, Костину и Ташковскому, кажется, удалось уйти. Я слышала, как они отстреливались из автомата, а солдаты не рискнули преследовать их среди камней.

— А ты? Как ты оказалась рядом со мной? Почему они схватили тебя? Мужики что, бросили тебя?

— Никто меня не бросал. — Ксения отстранилась от него, и взгляд ее вновь отвердел. — Я вернулась, когда увидела, что солдаты тебя убивают. Я стала кричать, что мы — российские журналисты и они не имеют права избивать тебя. Володино удостоверение оказалось кстати. Возможно, они потому оставили тебя в покое, что поверили мне. Потом нас погрузили в бронетранспортер и привезли сюда. Кажется, это военная база, но здесь нет никого из русских.

Офицер сказал, что надо ждать какого-то Чингиса, который решит, что с нами делать…

— Чингиса? Опять Чингиса? — переспросил Максим и тут заметил, что она вытирает нос какой-то грязной тряпкой. — Кажется, ты сморкаешься в мою рубаху? — Только теперь он увидел, что от рубахи остались рукава, спинка и воротник. И понял, почему женские слезы беспрепятственно текли по его груди…

— Но мне нечем было перевязать тебя, остановить кровь… — Ксения дотронулась до его лба. — Смотри, у тебя все лицо в синяках и ссадинах.

— Боже мой! — Максим усмехнулся и прижал ее ладошку к своим губам. — Красавица и чудовище, ты это хочешь сказать?

Она впервые за последнее время улыбнулась:

— Ты и вправду чудовище — издеваешься надо мной, а я чуть не умерла рядом с тобой. — Она дотронулась до его груди. — У тебя остался еще твой маскхалат, но он весь в крови. — Она кивнула в угол комнаты, и Максим понял, что до этого валялся на халате, который больше смахивал на кучу рванья, с торчащими во все стороны клочьями ваты.

Максим огляделся по сторонам. Комната была совсем крошечной и пустой, если не считать ржавого ведра в углу, вероятно для оправления естественных надобностей. Максим посмотрел на ведро, затем, с любопытством, на Ксению. Это было еще одним серьезным испытанием для ее расшатанных нервов. Ведь ей придется справлять нужду в его присутствии. Что касается его самого, то никаких комплексов по этому поводу он не испытывал, о чем и сообщил ей немедленно.

— Ты хочешь прямо сейчас? — растерялась Ксения.

— Ага, — как ни в чем не бывало ответил Максим, — простите, миледи, но я живой человек.

Он подошел к ведру и расстегнул брюки, краем глаза наблюдая, что Ксения села на его халат и из приличия отвернулась. Покончив со столь прозаическим делом, Максим вернулся к ней и опустился рядом.

— Сколько времени прошло, как нас привезли сюда?

— Часа два или три. Может, и больше. Я занималась тобой и не замечала времени.

— Что ж, ситуация ухудшается, — произнес Максим задумчиво, — на помощь наших вояк рассчитывать не приходится. Но как быстро они сделали ноги!

Уму непостижимо. Значит, и вправду говорят, под вором земля горит.

— Максим, они отобрали у меня камеру и кассеты с отснятым материалом, — пожаловалась Ксения. — Весь труд ребят насмарку.

— Если Костин ничего не успеет предпринять, то вся наша жизнь окажется насмарку, — вздохнул Максим. — Представляешь, какая масса воды и грязи обрушится на долину. Я видел на Курилах, что оставляют после себя цунами. А здесь будет похлеще, потому что волна пройдет по желобу ущелья с крейсерской скоростью, захватит воды Пянджа и выбросит это все в долины Афганистана. Представляешь, сколько людей попадет в зону бедствия на этой и на той стороне?

— От нас просто ничего не останется, — горько продолжила Ксения и прижалась к нему. — Никто никогда не узнает, что мы встретились с тобой в этой грязной, вонючей дыре…. — Она обняла Максима за талию и заглянула ему в глаза. — Ты был когда-нибудь женат?

— По-моему, тебя больше интересует, женат ли я сейчас, — рассмеялся Максим. — Не темни, Ксения, спрашивай, не стесняйся.

Ксения вспыхнула, а он подумал: как мало осталось на свете женщин, вспыхивающих от подобных вопросов и предложений.

— Знаешь ли, мне все равно, женат ты или нет. Но когда люди становятся близки, нет, нет, я не имею в виду постельные дела, — заторопилась она, — когда они переживают вместе какие-то серьезные испытания, они просто должны знать друг о друге все. В таких ситуациях люди исповедуются, раскрывают душу, выдают самое сокровенное…

— А если я скажу, что никогда не был женат, а служба у меня была такой, что я встречался с той или иной женщиной год или, самое большее, два, но спал с ней не более десяти раз? Я искренне служил Родине, я искренне верил, что она нуждается во мне, поэтому личное постоянно отходило в сторону… Я пятнадцать лет не видел мать, без меня похоронили отца… А я все убеждал себя, что подобные жертвы необходимы. Я свято верил, что мои умения и навыки будут нужны всегда, пока существует гнусное капиталистическое окружение. И хотя я провел за границей большую часть жизни и мне приходилось участвовать в таких гнилых делах, что Баджустан на их фоне — парк культуры и отдыха, я продолжал верить в коммунистические идеалы. Но потом пришли новые времена, нашу группу бросили на подавление восстания в собственной столице. Мы отказались стрелять в своих, и нас разогнали к чертовой бабушке. В сорок два года я оказался никому не нужен. Конечно, можно было уйти в криминал, в профессиональные костоломы и киллеры, но я привык убивать на войне, а не из подворотни.