Джек Бестелесный - Джулиан Мэй

Я приготовился уйти рано утром. Уложил возле крыльца внушительную поленницу, чтобы Терезе было удобнее, и строго-настрого приказал ей не ходить по крутой скользкой тропе к озеру за водой, а растапливать снег. Она испекла мне с десяток пухлых овсяных лепешек с начинкой из сухофруктов. Еще я захватил несколько пакетиков суповой смеси – питательности на грош, но все-таки можно будет выпить еще что-нибудь, кроме горячей воды или чая. В рюкзак я уложил плассовый брезент, побольше плассовых мусорных мешков, котелок, чтобы кипятить воду, маленький топор, большой нож, точило, моток веревок, патроны и палатку. Спальник и подстилку привязал сверху, а зажигалку и швейцарский походный нож Терезы сунул в карман. Нож ведь включал и пилу. А потихоньку от Терезы налил в запасную фляжку рома.

– Сколько времени займет твой поход? – спросила она.

– Столько, сколько потребуется. Не дальнируй меня, если не возникнет острой необходимости. Если нас еще разыскивают, это может тебя выдать.

Она кивнула. Ее лицо осталось безмятежным. На ней был джемпер из бизоньей шерсти, джинсы, расставленные в талии, и незашнурованные ботинки поверх толстых носков. Темные волосы, когда-то такие глянцево-блестящие, теперь потускнели от мытья простым мылом и были стянуты в «конский хвост». Но в остальном беременность не портила, а, наоборот, красила ее. И все-таки она выглядела такой беззащитной, что я отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

Когда я надел рюкзак, она поцеловала меня в щеку и сказала:

– Охота будет удачной, Роги. Все должно кончиться хорошо. Джек не сомневается, что будет жить и совершит великие дела. А значит, и мы останемся живы.

Я выдавил из себя смешок.

– Нахальный крошка наш Джек!

– О да. Эго у него удивительно здоровое. Мне уже приходилось объяснять ему, какими опасностями грозит гордость и сосредоточенность на себе. Джеку трудно понять, что я существую отдельно и у меня своя жизнь, а не просто любящая оболочка, единственное назначение которой – служить ему. Мысль, что в будущем другие люди будут тесно с ним взаимодействовать, все еще его пугает. Он… он склонен ассоциировать нематериальные сознания с опасностью. Думаю, ты понимаешь почему.

– Ну, я-то ничем не опасен. Не знаю, почему он робеет даже поздороваться со мной.

– Пока тебя не будет, я попробую втолковать ему, что общение с другими людьми – это залог выживания. Надо быть дружелюбным. Ему и мне есть за что благодарить тебя. Попытаюсь втолковать ему и это.

Моя рука в перчатке уже взялась за щеколду.

– Если я не вернусь через шесть дней, свяжись с Дени.

Ее глаза широко раскрылись.

– Нет!

– Надо, – сказал я как мог настойчивей. – И не откладывай, иначе он улетит на Консилиум Орб. Дени, наверное, придумает, как тебя спасти. Сознание у него, Тереза, просто невероятное. Обычно об этом забывают, потому что он всегда старается держаться в тени. Даже собственные дети его недооценивают. Но метакоэффициент некоторых его способностей выше, чем у Поля. Во всяком случае, способности принуждать. И я знаю, что он крайне не одобряет наиболее тиранические аспекты Попечительства. Думаю, он охотно рискнет ради тебя и Джека, если ты сумеешь убедить его в метаисключительности малыша.

– Нет! – воскликнула она снова. – Дени такой холодный. Я боюсь его глаз. Он будет думать только о семье, вот как Люсиль. Я не доверяю никому, кроме тебя и Марка!

– Марк не прилетит, – угрюмо отозвался я. – А меня может подстерегать неудача.

Она крепко прижала ладони к своему животу и зажмурилась, стараясь сдержать готовые хлынуть слезы.

– Неудачи не будет! А теперь иди, Роги. Иди. Я буду ждать тебя.

Пожав плечами, я открыл дверь и вышел под пасмурное утреннее небо. Несколько минут я провозился, надевая лыжи. Потом снял со стены винчестер, зарядил его, закинул за плечо и отправился в путь. Температура была немногим ниже точки замерзания воды. Дым из нашей трубы поднимался столбом всего лишь на несколько метров, а затем растекался по воздуху почти горизонтально. Из чего следовало, что атмосферное давление падает и скоро погода преподнесет неприятный сюрприз. Глубина снега была сантиметров тридцать, и я без особых затруднений шагал по замерзшему озеру к истоку Обезьяньей речки. Гора Джекобсен пряталась за черными тучами, которые словно мчались впереди меня, но я даже не подумал повернуть назад. Ветер дул мне в спину, и это казалось добрым предзнаменованием. Ну а если повалит снег, я просто заберусь в палатку и пережду.

Пять часов спустя, когда я одолел парочку километров очень крутого спуска по Обезьяньему каньону, начался буран.

Миновав озеро, я начал спускаться по каменистым уступам, образовавшим каскады, пока река оставалась полноводной. А теперь под ледяным покровом воды струилось совсем немного. Каньон внезапно расширился в том месте, где почти замерзший водопад изливал две-три тоненькие струйки в заводь, которая лежала в окружении кустов на почти ровной площадке: каньон тут становился заметно менее крутым, чем в верховьях речки. Вокруг заводи валялись валуны, напоминая каких-то могучих животных, уснувших под снежным покровом. Заросли безлистой ольхи соседствовали со шпилями высоких елей на опушке леса. В теплую погоду это место, наверное, выглядело идиллически, но теперь, когда в каньоне уже начал завывать ветер, оно не слишком меня очаровало.

Снег валил все гуще, и вскоре меня уже окружала белая мгла. Я знал, что идти дальше, пока метет вьюга, нельзя. Температура быстро понижалась, а ветер крепчал и крепчал. Я спрятался под большими деревьями, на площадке, более или менее укрытой от ветра, и утоптал снег. Потом снял лыжи, ружье и рюкзак, поставил палатку, снабженную толстым полом. Нагреб вокруг снега, чтобы ее не сдуло, а затем пять скверных минут разыскивал лыжи и винчестер, которые, пока я возился с палаткой, успело совсем засыпать.

Наконец, закрывшись в своем убежище, я сделал то, что сделал бы на моем месте всякий разумный траппер: забрался в спальник, отпил хороший глоток рома и уснул.

Почему-то спал я крепко и сладко, как ребенок. Не помню, что мне снилось, но сны были безобидными. Иногда меня будили завывания ветра среди деревьев и шуршание снега о стенки палатки, но я тут же снова засылал. Потом вой ветра стал глуше, снег перестал шуршать, и я понял, что палатку занесло с верхом. Но беспокоиться было не из-за чего: вверху было приоткрыто надежно защищенное вентиляционное окошечко, а в рыхлом снегу воздуха хватает. И я продолжал спать…

Пока меня не разбудила тишина.

Внутри палатки было темно, хоть глаз выколи, но буран кончился. Спал я, почти не раздеваясь, и мне было даже, пожалуй, жарко. Фетровые подкладки моих сапог и перчатки я запихнул в спальник вместе с пакетом еды и фляжкой с водой. Теперь я извлек все это наружу, натянул отсыревшую парку, съел отволглую лепешку (фу!) и запил водой. А затем принялся откапываться, подчиняясь зову природы. Сугроб намело в полтора метра, но снег был сыпучий и разгребался легко. Индейская лыжа, если умело ею орудовать, – прекрасная лопата. Я прорыл и промял выход, облегчился в снежной нише, надел лыжи и выбрался на нетронутую снежную целину.