Инквизитор - Сергей Норка

„Московский комсомолец“, 1 января 1997 г.

Вернувшись домой, я поужинал и включил „Президентский канал“. В девять вечера должна была передаваться программа „ГОН“. Уже в течение недели в этой программе население информировалось о действиях гоновцев, показывались документальные кадры и фотографии ликвидированных объектов. Если при объектах не оказывалось документов, то диктор после показа фотографий убитых просил тех, кто их знает, сообщить о них в отделение милиции, на территории которого произошла ликвидация. Сегодня должна была состояться встреча с бойцом ГОН, который согласился ответить на вопросы телезрителей.

Я развалился в кресле, поставив предварительно на журнальный столик бутылку коньяка и рюмку. Прихлебывая коньяк, я прошелся по программам. Такого обилия политических передач не было даже при КПСС. За редким исключением, все передачи были посвящены разоблачению диктатуры. Интеллектуалы состязались в мрачных прогнозах, однако, находились и такие, которые осторожно предсказывали экономический подъем, если новый режим будет использовать неограниченную власть для проведения реформ, которые блокировались при демократах.

„ДАЛЬНЕЙШЕЕ СОКРАЩЕНИЕ НАСЕЛЕНИЯ СТРАНЫ ОТМЕЧАЕТ ГОСКОМСТАТ РОССИИ. ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ОЦЕНКЕ, ЧИСЛО ЖИТЕЛЕЙ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ЗА УШЕДШИЙ ГОД УМЕНЬШИЛОСЬ НА 475 ТЫСЯЧ (О, 3 ПРОЦЕНТА)“.

„Московский комсомолец“, 3 февраля 1997 г.

Зазвонил телефон.

— Алло.

— Добрый вечер. Можно Николая?

— Здесь таких нет.

— Это 291–48-50?

— Да. Но Николая здесь нет.

— Извините.

Командование ГОН получило подтверждение, что объекты на Лиговке ликвидированы их агентом. Я переключился на „Президентский канал“. Передача уже шла. Из-за звонка я пропустил начало. Говорил диктор.

„Таким образом, за минувшие сутки агентами ГОН было ликвидировано в крупных городах семьдесят восемь человек. Командование групп особого назначения напоминает, что агенты ГОН в ситуациях, представляющих угрозу жизням людей, применяют оружие без предупреждения, и призывает граждан не создавать в общественных местах ситуации, которые могут повлечь за собой действия гоновцев. А сейчас у нас в студии агент ГОН, который согласился ответить на вопросы телезрителей…“

Камера переместилась, и на экране за столом кроме диктора я увидел человека в черной маске. Они сидели на сцене, в глубине которой стояли телефонные будки с номерами, по которым можно было позвонить. В будках сидели операторы.

Звонок телезрителя. Мужской голос задал вопрос:

— Здравствуйте. Что заставило вас вступить в ГОН?

Гоновец заговорил хриплым отрывистым голосом:

— В ГОН меня заставила вступить обстановка в стране. Человеческая жизнь настолько обесценена тем, что называли демократией, что необходимы люди, которые бы взяли на себя тяжелую обязанность прекратить дальнейшее обесценивание.

— Но ведь вы убиваете людей. И этим вы собираетесь повышать ценность человеческой жизни?

— Я не убиваю людей. Я ликвидирую нелюдей. Только нелюдей, угрожающих людям. Скажем так: мы повышаем ценность жизни людей за счет понижения ценности жизни нелюдей.

Следующий звонок.

— Здравствуйте. Я хотела бы спросить, вы считаете, что действия ГОН сократят преступность?

— Нет. Я так не считаю.

— Тогда какой смысл в этих убийствах?

— Уборка снега никогда не приведет к сокращению выпадения осадков, но это не значит, что не надо чистить улицы. А проще говоря, те, кто полагают, что ГОН созданы для снижения преступности, глубоко заблуждаются. Снижением преступности занимаются другие организации. Мы же просто спасаем жизни людей. Пока в обществе живут нелюди, все люди, и те, кто сейчас смотрит эту программу в том числе, подвергаются опасности.

Звонок. Прерывающийся от волнения женский голос.

— А вы понимаете, что вы такой же убийца, как и те, кого вы убиваете?

Гоновец засмеялся:

— Нет, не такой. Совсем другой. Разницу между гоновцами и нелюдями вы сейчас не способны увидеть. Вы сможете ее увидеть только после того, как нелюди убьют вашего ребенка, мать или отца.

Звонок.

— Ты, ублюдок. Мы до тебя и всех вас доберемся. На каждого по маслине найдется.

Гоновец опять засмеялся:

— Мы недостатка в патронах тоже не испытываем.

Звонок.

— Здравствуйте. Скажите, как вы относитесь к указу президента об отделении Чечни от России?

— Положительно. Чеченцы с оружием в руках доказали свое право на независимость. Чеченцы — это гордый и благородный народ. В истории какой войны вы можете встретить факты выдачи пленных, захваченных на поле боя с оружием в руках, их матерям? Этому народу с его понятиями о благородстве и чести трудно существовать в составе нынешней России.

— Простите, это Басаев-то благороден?

— Басаев не чеченец. Ни один настоящий чеченец не станет нападать на больницу с беззащитными женщинами и детьми. Он нападет на воинский гарнизон. Национальность Басаева — шакал. Если он нас слышит, то пусть знает, что я готов с ним стреляться или драться на ножах.

Звонок.

— Здравствуйте. Вам звонит отец убитого нелюдями мальчика. Спасибо вам. Я не верю, что вам удастся истребить всю нечисть, но спасибо.

Звонок.

— Здравствуйте. Скажите, разве гоновцы гарантированы от ошибок? Где гарантии того, что вы по ошибке не пристрелите не того?

— Гарантия — это, во-первых, специальный подбор кадров ГОН. Во-вторых, соответствующее нормам поведение людей в общественных местах. Никогда ни один гоновец не выстрелит в человека, если он не угрожает людям. У меня на лице не написано, что я гоновец. И другие агенты ГОН меня не знают. Но я не боюсь погибнуть от пули гоновца, так как никогда не буду вести себя так, что стану представлять мишень для агентов ГОН.

Звонок.

— Здравствуйте. Скажите, кто вы по профессии?

— В прошлом офицер. Сейчас работаю в частной фирме.

Зазвонил мой телефон. Я поднял трубку.

— Добрый вечер. Это Андрей. Как здоровье? (На кодированном языке это означало запрос о готовности к выполнению приказа командования в составе группы).

— Нормально. (Готов).

— На рыбалку завтра не хочешь съездить? (Сбор возле Финляндского вокзала).

— Во сколько?

— Давай в семь утра. (Время сбора).

— Заметано. (Понял. Прибуду).

Итак, предстоит операция. Я позвонил Николаеву и предупредил, что могу отлучиться на несколько дней. А теперь спать. Завтра должен быть свеженьким, как огурец. Но заснуть почему-то не удавалось. Я вошел в странное состояние. Какая-то сонливая бодрость. Внезапно появилось ощущение, что я не один. Я открыл глаза и увидел, что в кресле сидит он. Подсознательно я не только ждал этих галлюцинаций, но даже хотел их. Сталин после первой „встречи“ как бы образовал некий мостик между мной и каким-то другим миром.

Генералиссимус спокойно попыхивал трубкой и молчал. Видимо, в этот раз разговор предстояло начать мне. Не зная, как начать, я сказал:

— Я ждал вас.

— Знаю, — кивнул он головой. — Я всегда появлюсь, когда твое ожидание достигнет определенного уровня. Чего ты хочешь?

— Я хотел спросить насчет болезни. Вы развязали невиданный в истории террор и тем не менее не смогли ее ликвидировать.

— Ее невозможно ликвидировать. Можно только создать условия, в которых она не будет прогрессировать.

— Всеобщий страх?

— Не обязательно. Но в России — только страх. По крайней мере, на нынешнем этапе ее развития.

— Чем это обусловлено?

— Психическим состоянием общества. Низкий уровень интеллекта, помноженный на повышенные низменные инстинкты. Повысить общественный интеллект невозможно. Возможно только снизить низменные инстинкты.

— Каким образом?

— Страхом.

— Неужели нет другого способа?

— А ты вспомни тех, кого ты убил за последнее время, и сам ответишь на свой вопрос.

Сталин исчез, а я открыл медальон и долго смотрел на портрет убитых близких мне людей.

„ПО СЛОВАМ ГЕНЕРАЛА ПОНИДЕЛКО, ПИТЕРСКИЕ „ТАМБОВЦЫ“ ПРЕДСТАВЛЯЮТ ИЗ СЕБЯ ДОВОЛЬНО МОЩНУЮ ГРУППИРОВКУ, КОТОРАЯ УЖЕ РЕАЛЬНО КОНТРОЛИРУЕТ НЕФТЯНОЙ БИЗНЕС, ТОРГОВЛЮ ЛЕСОМ И ФИНАНСОВУЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ. БАНДИТЫ ДАЖЕ УЖЕ ДЕЛАЮТ ПОПЫТКИ ВЛИЯТЬ НА РАССТАНОВКУ В ГОРОДЕ РУКОВОДЯЩИХ КАДРОВ. СОТРУДНИЧАЛИ С „ТАМБОВЦАМИ“ НЕКОТОРЫЕ РАБОТНИКИ АППАРАТА ГУВД — ЧЕРЕЗ НИХ ШЛА УТЕЧКА ОПЕРАТИВНОЙ ИНФОРМАЦИИ. ФАКТ ПРИЧАСТНОСТИ ЭТИХ МИЛИЦИОНЕРОВ К ДЕЙСТВИЯМ БАНДИТСКОЙ ГРУППИРОВКИ, ПО МНЕНИЮ ГЕНЕРАЛА ПОНИДЕЛКО, ДОЛЖЕН БУДЕТ ОПРЕДЕЛИТЬ СУД“.

„Сегодня“, 10 февраля 1997 г.

На следующее утро ровно в семь я уже был возле Финляндского вокзала. Я уже не был тем, кем был вчера. Я был „номером восьмым“, агентом ГОН, готовым выполнить любой приказ командования.