Первый визит сатаны - Анатолий Афанасьев

— Ничего, — Алеша нехотя разомкнул сонные губы. — Это в последний раз.

Около одиннадцати они вошли в кафе «У проселка». Как и в банке, машина осталась в переулке. На сей раз это был красный «Запорожец» свояка Филиппа Филипповича, надежного, проклятого миром алкоголика. Заказ у них не приняли, кухня уже не работала. Алеша попросил официанта чего-нибудь холодненького и двести граммов водки. Официант принес тарелку с тонко нарезанной семгой, водку и хлеб и сразу попросил рассчитаться. Поздний ужин обошелся им в восемьдесят рублей. Пригубили по глоточку, молча жевали семгу, не чувствуя вкуса. Выкурили по сигарете.

— Пора! — сказал Алеша.

Сначала заглянули в туалет, оттуда по узкому коридору десять шагов до кабинета директора. Удача им сопутствовала: коридор был пуст. Даже охранник куда-то отлучился. Дверь не заперта. Скользнули в нее по очереди и притворили за собой. Хозяин кабинета стоял у окна спиной к ним. Его черные курчавые волосы красиво спадали на воротник серо-голубого, с блестками пиджака. Обернувшись на легкий щелчок дверного замка, он ничуть не удивился и не испугался. Морда сытая, а глазенки веселые. Уверенный в себе мужик лет сорока.

— Чего надо? — спросил без выражения.

— Деньги, — объяснил Алеша. — Вон из того сейфа.

— А где Юрик? Его там нету, что ли, за дверью?

— Избаловал ты челядь, Арик, — заметил Алеша. — Так недолго и до беды. Поторопись, пожалуйста.

Арик равнодушно пожал плечами, направился к сейфу. Покрутил диски, открыл. Сейф был заполнен оригинально. Нижняя полка уставлена банками с икрой и блоками сигарет, в верхнем отделении пачки денег.

— Куда будете складывать?

Алеша поставил спортивную сумку.

— Сигареты с начинкой?

— Не без этого. Должен вас, господа, предупредить: Москва не такой уж большой город.

— Про это не надо даже думать, — поблагодарил Алеша. — Это мы знаем.

Припасенной с собой бельевой веревкой Федор Кузьмич опрятно прикрутил Арика к батарее. Рот ему заткнул вафельным полотенцем. Федор Кузьмич был убежден, что самые надежные кляпы получаются именно из этого материала. На прощание потрепал по щеке лежащего под батареей армянина.

— Молодец, братишка. Достойно себя держишь.

Когда выходили, телохранитель Юрик был уже на месте, привалился к стене в шаге от двери. Здоровенный детина с сигаретой во рту. Обшарил их взглядом, словно сфотографировал.

— Пока хозяина не тревожь, — улыбнулся ему Алеша. — Злой, как черт.

— Почему?

— Спросил: Юрик где? А мы говорим: не знаем.

— Поссать нельзя отойти, да?!

Как и в первый раз, сначала отогнали машину к дому свояка, после на метро, на автобусе добрались до дома. Но поехали не к Асе, а к Грибову, у которого жительствовал Федор Кузьмич. Пока заметали следы, крутясь неподалеку от Кировской, наткнулись на «комок», который, несмотря на полуночный час, приветливо светился нарядной витриной. На прилавке за стеклом множество ярких бутылок с вином и водками, парфюмерия, кроссовки и все прочее, весь колониальный набор. Внутри «комка» трое юнцов кайфуют, попивая американское пиво из жестянок, курят «Кент» и по очереди тискают рослую деваху с уморительно невинным личиком. Бес попутал Алешу. Не успел Федор Кузьмич его остановить, как он уже торкнулся к задней двери, деликатно в нее постучал.

Через стекло Федор Кузьмич видел, как один из парней, что-то шутливое бросив напарникам, потянулся открывать. Они ничего не боялись: чего им было бояться в городе, где такие ребята, как они, энергичные и хваткие, были хозяевами. «Тьфу ты, черт неугомонный!» — выругался Федор Кузьмич, недовольный Алешиным самовольством. Но все же пришлось и ему внутрь заглянуть: не бросишь же побратима. Алеша в тесноте «комка» сразу начал упаковывать в огромный синий заграничный рюкзак все, что попадало под руку: обувь, куртки, бутылки со спиртным. Он так сноровисто управлялся, что любо-дорого было поглядеть. Ошарашенные его молчаливым напором, молодые люди активно запротестовали лишь после довольно продолжительной заминки. Сосредоточенные Алешины сборы их словно загипнотизировали. Первой, как и следовало ожидать, опомнилась полупьяная девица:

— Мочите его, мальчики! Он же ненормальный!

От ее заполошного возгласа мальчики встрепенулись, как от звука полковой трубы. Самый из них сообразительный с угрозой спросил:

— Тебе чего надо, гад? Мы же тебя счас поуродуем.

Алеша, напихавший уже рюкзак почти доверху, обиженно ответил:

— За что это вы меня поуродуете? У вас вон сколько всякого барахла, а у Настеньки ни одной красивой вещички. Разве это справедливо? Ей тоже небось хочется французскими духами пузо натереть.

— Чокнутый, точно, — обернулся к приятелю парень.

Те облегченно зашушукались. Они уже поняли, что перевес явно на их стороне. Их трое, а этот шизик — один, если не считать пожилого дядьку, сунувшего башку в дверь.

— Ну-ка посторонись, Шурик, — попросил ушастый верзила, становясь поудобнее для сокрушительного удара. Алеша как раз за пазуху пихал пузатую бутыль «Камю», деловито приговаривая: «А это нам для компрессов сгодится». Конечно, ребят сбивало с толку, что чокнутый налетчик на них как бы не обращает внимания, будто их вовсе тут нет. Наконец, верзила все же решился и с грамотного упора мощным толчком кинул ступню в Алешину голову. У него этот удар иногда здорово получался, и поэтому он считал себя каратистом. В этот раз ему не повезло. Его летящую ногу перехватил из двери Федор Кузьмич, дернул, выкрутил, и несчастный удалец, падая навзничь, хряснулся затылком об ящик с телевизором «Панасоник». Звук получился такой, будто колуном раскололи трухлявый пенек. С ужасом глядели ребята на поверженного товарища, у которого мечтательно закатились глаза, а на краешек губ выкатилась розовая капелька.

— Не надо было озорничать, — заметил Алеша. — Ничего, мы уже уходим. Вы ему дыхалку покачайте, оклемается. Да и сдохнет — не велика потеря.

Больше не потревожа и перышка на шляпке, висящей над дверью, Алеша скользнул наружу. Федор Кузьмич, ворча, последовал за ним. Из переулка оглянулись: одинокой свечкой колебался во мраке растерзанный коммерческий ларек.

— Не сердись, — попросил Алеша на ходу. — Бог троицу любит.

Федор Кузьмич промолчал.

Несколько раз по дороге пытался Алеша оправдаться: Федор Кузьмич не откликался, уныло сопел.

Аристарх Андреевич поджидал их с чайком и мясными пирожками в духовке. Полночи, почти до рассвета они втроем пировали. Французский коньяк запивали немецким пивом, умяли полуведерную кастрюлю борща и несметное количество гуманитарных консервов. Осоловевший, растроганный клоун признался к утру:

— Сколь живу, а не ведал, что можно столько в брюхо вместить.

Алеша подарил ему кожаный пиджак и кунью шапку. Клоун пробовал отклонить дорогой подарок, уверяя, что никогда не связывался с краденым, но Алеша, распаленный коньяком, сумел его убедить, что все эти красивые заграничные вещи заработаны ихними с Федором Кузьмичом честными многолетними трудами на серебряных рудниках. Федор Кузьмич продолжал безмолвствовать, поглощая пищу и вино с размеренной сосредоточенностью конвейера.

На другой день с утра прикинули добычу: в кафе взяли около восьмидесяти тысяч, в банке и того больше — около двухсот семидесяти тысяч. С таким начальным капиталом можно смело глядеть в завтрашний день.

На свидание Алеша пришел с ворованной дамской сумочкой бледно-желтого цвета из английской кожи. В сумочке лежал французский косметический набор, а также квадратная бутылка шотландского виски. Это были подарки для Насти и ее родителей. Для папы — виски, а для мамы — в серебристой бумаге роскошная коробка шоколада из Австрии. Он стоял на автобусной остановке и ждал. Уже в трех автобусах ее не было. Алеша загадал пропустить еще парочку, а потом пойти к ней домой и узнать, где она. Дремотный жаркий денек навалился на город. Даже в тени за автобусной остановкой у Алеши припекало макушку. Сигарета «Мальборо», тоже из ворованной пачки, припахивала жженой тряпкой. От вчерашних событий остался легкий звон в башке. Алеша думал о том, что жизнь ему, конечно, удалась, но, к сожалению, тянется бесконечно. Она вся состоит из нелепого ожидания. Ждешь денег, воли, водки, жратвы, бабы, а потом оказывается, что пора уходить. То сам колотишь всех без разбору, а то вдруг тебе голубоглазый мальчонка влепит свинцу промеж глаз — и ау! Рано или поздно от этого никому не уберечься, даже Федору Кузьмичу. Кладут всех в гробики, и лежат все рядышком под черной земляной простынкой. Кто-то когда-то верно подметил: скучно жить на свете, господа. Почему же Настя никак не поймет, что вместе им было бы гораздо веселее. Хочет, чтобы он ее изнасиловал. По-хорошему не уступит. Она надеется, что он набросится на нее посреди Москвы, на виду у прохожих, и это будет день ее торжества над ним. Напрасно надеется. Он уговорит ее полюбовно. Каждый день по дорогому подарку — и к осени она размякнет. В нем кровь спеклась от ненависти к ней, значит, это и есть любовь, другой не бывает. Он ненавидел ее за то, что и на пятом автобусе она не приехала. Повернулся и побрел к ее дому, а Настя, вот она, выкатилась навстречу со стороны Балчуга.