Солнце мертвых - Алексей Атеев

Жена его, известная в определенных кругах под прозвищем Голавлихи, руководила одним из двух городских ресторанов. Семья как семья. Ничем особым не отличалась, может быть, повышенной скромностью, да и то только супруг.

Голавлиха любила одеваться броско и вызывающе. На осуждающие замечания мужа она только презрительно хмыкала. Вообще Кузьма Дамианович рядом со своей крупной, грудастой Голавлихой казался каким-то пигмеем. Даже поднаторевшие в жизни люди не могли определить, что их связывает. Голавлиха, несмотря на некоторую вульгарность, была даже красивой: большие карие глаза, крашенные в цвет вороного крыла волосы, смуглая кожа лица и яркая помада, не говоря уже о роскошной фигуре, действовавшей неотразимо на мужчин. Кузьма Дамианович был же, напротив, весь какой-то серый, блеклый, невыразительный. Тем не менее Голавлиха постоянно подозревала его в неверности. Многочисленные сцены благодаря коврам и хорошей обивке двери не доносились до соседей. Но если бы кто-нибудь случайно услышал их, он бы поразился обличающей силе и страсти, которой дышали монологи Голавлихи. Кузьма Дамианович при этом втягивал голову в плечи и старался забиться в темный угол. Только будучи окончательно затравленным, он вдруг взрывался и вопил:

– Все разнесу! Все разнесу!

– Я тебе разнесу, сука! – зловещим шепотом отвечала Голавлиха. – Посажу!

А сажать Голавля было за что. И роскошная обстановка, и дорогая посуда, и фирменная одежда его супруги, и мерцающие огоньки бриллиантов на ее пальцах были плодами стараний скромного директора обувного магазинчика. Но не будем вдаваться в криминальную сторону деятельности Кузьмы Дамиановича, ведь данное произведение не детектив.

Ужасный разгром, произведенный в квартире Голавлей взбесившейся посудой, мы уже описывали. После этого потрясенный Кузьма Дамианович куда-то сгинул.

Пришедшая вечером домой с работы Голавлиха долго стояла в прихожей с разинутым ртом, не в силах произнести ни слова. Потом она почему-то на цыпочках стала обследовать масштабы разрушений. Осколки посуды и стекла хрустели под подошвами итальянских сапог мадам Голавль. В молчании она обозрела разгром.

– Разнес-таки, – спокойно констатировала она. Потом завопила: – Ах ты, сука!

Надо сказать, что нарицательное обозначение самки собаки было любимым ругательством Голавлихи. Других бранных слов, которыми столь богат русский язык, она не признавала.

– Сука и сука, – с горечью произнесла она, – а ведь я тебя любила. Ну, Кузьма, увидишь у меня «кузькину мать».

Дальнейшие ее действия уже были описаны выше. Некоторое время Голавлиха металась по микрорайону, разыскивая благоверного. Она долго размышляла, вызывать или не вызывать милицию. Наконец благородное чувство мести возобладало над осторожностью.

Пришел участковый, сочувственно поцокал языком, составил протокол и отбыл.

Голавлиха осталась на пепелище одна. Плача и беспрерывно поминая собаку женского пола, она принялась наводить порядок. Супруг-сокрушитель так и не появился.

Голавлиха плохо спала эту ночь. Ей мерещилась какая-то возня на кухне, она размышляла о своей горькой бабьей участи и под утро даже начала гордиться мужем.

«Нашел в себе силы, – с уважением думала она, – многие тысячи угробил, не каждый бы решился. Только бы вернулся, все прощу». Она уже жалела, что вызвала милицию. Но тут в сердце вонзилась ядовитая игла ревности. Голавлиха отчетливо видела, как ее Кузьму обнимает тощая химическая блондинка.

«Верка, из отдела детской обуви, – подсказывало сердце. – Убью». И тут она снова вспоминала собаку женского пола.

Голавлиха позвонила на работу и сказала, что заболела. Затем она снова принялась разбирать завалы. Разрушения были более значительными, чем она представляла. И дама вновь начала закипать. Часам к одиннадцати, когда раздался звук вставляемого в замок ключа, она снова беспрерывно поминала любимое животное. Услышав звук ключа, Голавлиха выпрямилась во весь свой довольно значительный рост и приготовилась к бою. Надо добавить, что одета в этот утренний час она была весьма легко, видимо, чтобы в сражении не очень стесняла одежда.

Каково же было ее изумление, когда вместо тощей фигуры мужа в дверях появилось нечто большое, благообразное, бородатое, сверкающее золотом. Голавлиха, донельзя удивленная, узрела, что перед ней стоит поп при полном параде. Взвизгнув, она прикрыла свой роскошный бюст ладошками. И хотя ладошки были не маленькие, почти все прелести Голавлихи остались на виду.

Священнослужитель вздрогнул и перекрестился.

– Жена! – свистящим шепотом произнес у него из-за спины Кузьма Дамианович.

– Женщину нужно убрать, – строгим баритоном сказал святой человек.

Но Голавлиха и сама поняла нелепость своего присутствия в подобном обществе. Она метнулась в спальню. Следом вошел супруг.

– Давай одевайся, – сурово сказал он.

– Что все это значит, Кузьма? – начала Голавлиха дрожащим голосом.

– Слышала, что батюшка сказал, уматывай! – рявкнул Голавль, в экстремальные минуты он умел проявить характер. – Потом объясню.

Совсем сбитая с толку супруга принялась поспешно одеваться.

Мы снова забежали вперед. Появлению в квартире Голавлей святого отца предшествовали события понедельника. Конечно, Голавль был поумнее своей супруги и не побежал в милицию. Он сразу же понял, что в его квартире поселилась нечистая сила. Человек он был отчасти верующий и знал, что управу на нечистую силу можно найти только в церкви. Поэтому сел в «Жигули» и отправился в областной центр, так как в Светлом своего храма не было.

В областном центре церквей было несколько. В первой же настоятель, пожилой тщедушный старичок в скуфейке на плешивой голове, с удивлением выслушал Голавля, долго молча вглядывался в его испуганное, настороженное лицо, а потом посоветовал: «Вам надо бы к отцу Авениру. Храм, где он рукоположен, стоит в самом центре, на Святой горке». И Голавль отправился к отцу Авениру. Остановив свой автомобиль на площади у церковных ворот, он неуверенно вошел в пределы храма. Внутреннее убранство поразило его своей роскошью, позолотой, блеском окладов. Иконы и роспись храма, казалось, были выполнены вчера. Он вовсе не походил на скромную церквушку на окраине, куда Кузьма Дамианович попал в первый раз. Несмотря на неурочное время, в церкви было довольно много народу.

– Где мне найти отца Авенира? – робко спросил Голавль у какой-то старухи. Та оценивающе оглядела ее острыми, злыми глазками.

– Отпевать, что ли?

Голавль отрицательно покачал головой и дал бабке рубль. Лицо у нее сразу подобрело. Она взяла его за руку и повела куда-то. Вскоре они остановились у массивной дубовой двери.