Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы - Алана Инош

«Не бойся меня, – грустно вздохнула Серебрица. – Только ты можешь меня понять… Хоть и кличут тебя Зайцем, но сердце у тебя волчье. Мы с тобой одного поля ягоды».

Страшные слова: «Ты – оборотень?» – повисли в груди Цветанки глыбой льда, она так и не смогла их произнести. Серебрица заправила прядь пепельных волос себе за ухо – острое, поросшее по краю серебристой шерстью. Такую безумную боль, плескавшуюся в глазах, Цветанка уже видела у Невзоры, женщины-оборотня, которую ей удалось освободить от колдовских уз, наложенных жестоким волхвом Барыкой. «Второе сердце» проснулось и стукнуло в груди рядом с её собственным, а рука сама собой потянулась в порыве сострадания к щеке Серебрицы. Та прильнула к ней и устало закрыла глаза, но потом мягко отняла ладонь Цветанки от своей щеки.

«Ты не можешь меня спасти и снова сделать человеком, великодушная девочка, – сипло проговорила она. – Всё, что ты можешь мне дать – это немного жизненной силы… Я родилась с изъяном – седыми волосами. Человеческая стая смотрела на меня косо, но и в стае Марушиных псов мне не суждено было стать своей. Они сказали, что я подпитываюсь от них силой… Но моей вины и злого умысла в этом нет, это просто моя потребность… или болезнь. Когда я прикасаюсь к живой твари, сил у меня прибывает, мне становится лучше – особенно, когда я причиняю этой твари боль… Оттого я и выбрала такую работу. Я и от тебя немножко подпиталась, когда ударила по голове… Прости».

Достав из-под лежанки свёрнутую в узел одежду Цветанки, Серебрица бросила её на постель.

«Я тебя не держу… Иди, если хочешь».

«А ожерелье?» – напомнила Цветанка.

Серебрица кивнула на узел:

«Оно там».

Воровка быстро развернула одежду и с облегчением вздохнула, обнаружив янтарные бусы, но сердце призрачного волка ныло у неё в груди, не позволяя просто так уйти… Да и голова ещё побаливала и кружилась – не свалиться бы по дороге. Накинув только рубашку, Цветанка подошла к столу, склонилась над огромной печёной рыбиной и втянула ноздрями горячий пар, исходивший от неё. Улыбнулась:

«Волчье сердце, говоришь? Не знаю… А вот брюхо у меня точно как у голодного волчары! С утра маковой росинки во рту не было».

Глаза Серебрицы из ядовито-зелёных стали тёмно-болотными. Пластая рыбину большим ножом на крупные куски, она промолвила:

«Ты – доброе дитя… Даже Марушиных псов жалеешь. Смотри, не ошибись».

С этими загадочными словами она приподняла уголки алого рта в улыбке, но болотная жуть в зрачках ещё оставалась. «Ничего, – храбрилась про себя Цветанка. – Невзора тоже была на вид страшна – зверь зверем… Ан нет – душа-то человечья, исстрадавшаяся».

Рыба была отменной. Она не пахла тиной, как речная: морской простор придавал ей особенный вкус. Много розового нежного мяса, мало костей, да и те крупные, не то, что у карася, ерша или прочей мелочёвки – тех не столько съешь, сколько расплюёшь. Умяв пару кусков с ломтём хлеба, Цветанка ощутила сытую тяжесть в желудке, а Серебрица оказалась намного прожорливее – прикончила почти всю рыбину, облизнулась и блеснула игольчатыми искорками в посветлевших и подобревших глазах.

«Ничего себе, – усмехнулась Цветанка. – Горазда же ты трескать… И как в тебя столько помещается? С виду вроде тоненькая, как осинка…»

«А ты по виду не суди, – невозмутимо ответила Серебрица, облизывая пальцы и сгребая кости в кучку. – Твоё-то истинное личико тоже не всякий видит».

Цветанка смутилась и задумалась. Казалось, этим странным, переменчивым глазам были подвластны все слои сущего – от поверхности до самой сердцевины. Они походили на звёзды – такие же далёкие, недосягаемые, с холодным блеском…

…Которые медленно, чуть заметно плыли в величественной тёмной бездне. Цветанка замерла, чувствуя себя крохотной букашкой под взором этой бесконечности: догорала холодно-розовая заря на краю неба, а глубокая, внимательная, живая и наблюдающая тьма мерцала бесчисленными россыпями светлых искорок.

«Смотри, что сейчас будет», – шепнула Серебрица, касаясь Цветанки локтем, и её голос слился с шелестом ночных волн.

В очистившемся от туч небе начало зарождаться зеленоватое сияние. Сперва оно протянулось размытой, полупрозрачной полосой, сквозь которую виднелись звёзды, а потом задышало, меняясь, и край его стал отливать багровым, перетекающим в сапфирово-синий. Свечение поплыло изгибами, выбрасывая ветви сполохов: в небе рисовались острые копья, перья, зайцы, змеи-горынычи, жар-птицы, лебеди, ящерицы, ползали огромные червяки с головами из белого света и хвостами из зелёного.

Цветанка с раскрытым ртом наблюдала за этой пляской образов, причудливо и хитро сменявших друг друга. Вот длинная змея передвигалась боком, извиваясь, вот вскинул крыло и изогнул шею гусь… Закручивались вихри, тянулись языки, поднимались купола, небо пронзали столбы и стрелы, а после всё рассеивалось, обращаясь в облака; огни текли величественной рекой, плыли дымовой завесой, а потом снова скручивались в огромные живые жгуты, насыщенные светом. Недосягаемая небесная дева лёгким касанием смешала всё, взмахнула развевающимся подолом платья, а с другой стороны вздыбился горбом зелёный кнут и нанёс удар… Дрогнуло и упало несколько звёздочек, молниеносно прошив небо светлыми и печальными иглами, а затем всё вспыхнуло и устало расплылось, истончилось в редеющую дымку. Звёзды бесстрастно глядели на предсмертные корчи желтоватого крылатого ящера низко над горизонтом.

«Что это?» – заворожённо прошептала Цветанка.

«Зóрники ночные, – ответила Серебрица. – Осенью и весной они чаще бывают, зимой и летом – реже. По-разному эти огни зовутся. Бывает отбель по небу – это ежели белым светится; позори – это когда зарево ровное, не шибко яркое; багрецы красным отливают, словно отсвет пожара; сполохи – это когда ослепительно полыхает. Есть ещё столбы и снопы».

«Почему же у нас такой красы не бывает?» – промолвила Цветанка с сожалением.

«Зорники холод любят, – ответила Серебрица, а отсвет небесных сполохов отражался в её глазах. – Живут там, где стужа, а в тёплые края редко заглядывают. Их только ночью видеть можно, солнца они боятся».

«А… а кто они такие и отчего там светятся?» – вздрогнула Цветанка, улавливая в переливах зелёной зари волю живых существ.

«Говорят, это души замёрзших в лесу охотников ищут дорогу домой, – загадочно прошептала Серебрица, и из её расширившихся зрачков дохнуло всезнающим небесным холодом. – А ещё считают, что это душа уснувшего бога Рода – отца всех богов и богинь – пытается говорить с нами. Слышишь шорох и треск? Это его шёпот. Многие боятся этих огней: ежели на них долго смотреть, то можно, дескать, с ума сойти…»