Как обуздать олигархов - Александр Елисеев

СОСЛОВИЯ БЕЗ УГНЕТЕНИЯ

Возрождение традиционной России и строительство национального социализма немыслимы без восстановления сословности. Многими это требование воспринимается как некая «реакционная экзотика»— и в этом отчасти виноваты некоторые «традиционалисты», для которых возрождение сословности означает возврат к неким историческим формам, имевшим место быть в прежние эпохи.

Вообще «традиционалисты» воспринимают саму Традицию сугубо исторически, намереваясь просто-напросто перенести какие-либо ушедшие реалии в наше время. Это совершенно неверный подход, который не учитывает диалектики исторического движения. История, конечно же, не движется строго линейно, но и простого циклического воспроизведения здесь нет и быть не может. Есть нечто очень сложное и неоднозначное, основанное на синтезе повторения и отрицания. Поэтому консервативная революция, понимаемая как метаполитическое орудие Традиции, также предполагает синтез, причем действенный. Традиция должна вобрать в себя Модерн, но не растворить его, а сделать реально функционирующей надстройкой, сложно взаимодействующей с «традиционным» базисом.

Что это означает в плане возрождения сословности? Для начала ответим на неизбежный вопрос — а нужно ли само это возрождение? Как очевидно, сословия являются (точнее, являлись) социальным «скелетом» традиционного общества. Наличие разных социокультурных миров позволяет людям проявить свою «разность» в полной мере. Вряд ли можно оспорить тот факт, что любому социуму присуще разделение на мыслителей, воинов и хозяйственников (древнеарийская триада — брахманы-кшатрии-вайшьи). А это значит, что оно должно быть выражено структурно и юридически. В современном гомогенном обществе это разделение предельно минимизировано, а все социокультурные типы людей «заточены» под хозяйственников (точнее, под их элитарную группу — «буржуа»). Это дает необходимый экономический эффект, однако неукоснительно ведет к духовной и политической деградации.

Традиционное общество учитывало социокультурное разделение людей в полной мере, отсюда и сословность. Без нее не может быть никакого социального измерения Традиции, возможно лишь наличие отдельных одиночек, обособленных от современного мира духовно и политически. И если эти одиночки захотят стать социальной реальностью, то они должны выбрать соответствующую модель своей социальной организации. В противном случае речь пойдет об одобрении современного общества — пусть даже и под самыми «реакционными» лозунгами.

Далее следует еще один неизбежный вопрос — должен ли передаваться сословный статус по наследству? Требование наследственной передачи встречает особенные протесты у националистов (не говоря уж о коммунистах и либералах), причем даже у многих правых консерваторов. Здесь современному сознанию наступают на его любимую мозоль, натертую многими поколениями «прогрессивных» мыслителей. Всем кажется, что обязательная «наследственность» не только ограничивает свободу человеческой деятельности, но и препятствует должному выполнению профессиональных обязанностей. Дескать, у отца-плотника может родиться сын, наделенный талантом музыканта и, в силу этого, призванный переместиться в совершенно иную социально-профессиональную среду. При этом современный человек даже не задумывается над тем, что этот самый талант может разрушить личность. Считают, что талант принадлежит всем людям, но забывают о самом носителе таланта и о его ближних. И в этом, конечно же, проявляется гипертрофированный эгоизм современного человека, который желает быть, прежде всего, потребителем — в том числе и чужого таланта.

Талант — это очень сложный дар, который дается в испытание человеку. И у человека всегда должна быть возможность обезопасить свою талантливую натуру нахождением в социально близкой среде. Между прочим, талантливый сын плотника может использовать свой музыкальный талант в интересах своего собственного сословия и своей собственной профессии.

Заметим также, что наследственную передачу статуса почти неукоснительно практикует буржуазия, чье социальное могущество очевидно и неоспоримо. Сам буржуа может быть и политиком, и чиновником, и художником, но, несмотря на все это, он остается верным сыном своего «класса» и реализует «посторонний» талант в своей родной среде. В то же самое время другим социальным группам использовать сословные технологии негласно (но очень строго) воспрещено, ибо это может подорвать монополию капиталистов на полноценную социальную реализацию.

Таким образом, передача сословного статуса по наследству никак не стесняет реализацию человека, но, напротив, усиливает ее посредством передачи многовекового социального опыта предков. При этом сама реализация как бы направляется в более спокойное русло, что сохраняет целостность личности.

Но вот от чего нужно отказаться, так это от принципа подчинения одних сословий другим, которое предполагает возвышение одной части над всеми другими, а следовательно, и над всем целым. В эпоху так называемого «феодализма» наверху социальной пирамиды находилась военная знать, аристократия, которая подчиняла себе хозяйственников — в первую очередь крестьян. Как представляется, это было обусловлено некоторой слабостью верховной, монаршей власти, вынужденной делегировать слишком большие полномочия своей опорной группе — профессиональным воинам. Сама же слабость, в свою очередь, была вызвана аграрным характером общества, который препятствовал эффективной связи Монарха и народа. Нужен был некий коллективный посредник между верховной властью и общинами натуральных производителей, слабо связанных и друг с другом, и с центром.

Власть была вынуждена высоко оплачивать посреднические услуги аристократии — тем более что сами аристократы постоянно рисковали своими жизнями на полях сражений. Сначала в качестве платы были использованы земельные владения, а потом дело уже дошло и до того, что одним людям стали дарить других людей. Это, безусловно, сильно дискредитировало и традиционный строй, и монархическую государственность, чем в свое время очень умело воспользовались все те же самые «прогрессивные» мыслители.

Не удивительно, что аристократы часто противопоставляли себя большинству своих же соотечественников. Иногда они даже тянули свою генеалогию от иноземных родов, пытаясь таким образом показать свою инаковость по отношению к «быдлу». В этом плане очень показательна варяжская теория, бывшая столь популярной в аристократических кругах. Согласно ей, истинный порядок на Руси и власть династии Рюриковичей были установлены варягами, прибывшими «из-за моря». (На самом деле все теории «заморского» происхождения русской государственности — в любом исполнении — не имеют под собой какой-либо почвы, русские историки-антинорманисты (С. Гедеонов, И. Забелин и др.) давно уже доказали, что Рюрик был выходцем из западнославянских земель.)

Монархи, как могли, сопротивлялись процессу олигархического перерождения аристократии, которая все больше превращалась из сословия воинов в класс собственников. (Одним из примеров такого сопротивления была опричнина Ивана Грозного.) Но аграрный строй препятствовал радикальной социалистической реорганизации, призванной устранить посредников и вернуть воинов в «казарму». В конце концов, внутри аристократии вызрел субъект («новое дворянство»), который (в союзе с крупными городскими торговцами и финансистами) инициировал «буржуазные» революции, призванные освободить элиту от всякого контроля со стороны государственной власти. (Насквозь фальшивая демократия является только прикрытием для элитарных устремлений.)

Это был западный путь, приведший Европу к торгашескому капитализму. В России же аристократия так и не сумела окончательно переродиться (и это свидетельствует о мощи традиционных устоев). Отсутствие должной «буржуазной» хватки привело к тому, что возникла всевластная бюрократия, во многом узурпировавшая власть монарха. В 1917 году ослабленное самодержавие оказалось свергнуто неплохо организованными группами прозападных либералов. Однако все та же слабость буржуазного начала привела к тому, что эту власть перехватила намного более эффективно организованная группировка левых радикалов — большевиков. Последние, руководствуясь недюжинной интуицией, сделали ставку на перспективную бюрократию, переформатировав ее с помощью партийной организации.

Как бы то ни было, но ставка монархии на аристократию оказалась, в конечном итоге, бита. Иного и быть не могло. Одни люди не имеют права владычествовать над другими. Все люди — творения Божьи, поэтому единственно оправданное господство может осуществляться только Господом. И лишь несовершенство человека, обусловленное грехопадением, вынуждает к тому, чтобы одни люди управляли другими. По-настоящему же «легитимной» в этой оптике может быть власть только одного человека — Монарха. Именно он символизирует власть Царя Небесного, являясь его наместником на земле. При этом власть Монарха не зависит от «многомятежного человечьего хотенья», но принадлежит правителю по праву рождения, которое суть некое слово, сказанное выше.