Красное на красном - Вера Викторовна Камша

– Маркиз Фарнэби, Маркус Фарнэ́би.

– Наверное… Они говорили с Алвой… Я понял, что он меня взял назло Дораку.

– Очень может быть… Прикажи Алве Создатель одно, а Леворукий – другое, маршал выдумал бы что-то третье, оскорбительное для обоих. Но в безумии Алвы есть определенная закономерность – Ворон всегда делает то, чего никто не ждет, но что бьет по всем. Взяв тебя, он выставил Людей Чести трусами, показал Дораку, что тот ему не указ, и отплатил Ариго за его, скажем прямо, глупость. Я предупреждал Ги…

– А что сделал граф Ариго?

– Купил у охотников из Мон-Нуар ворона, держит у себя в клетке и учит говорить. Разумеется, Алве об этом донесли. Все ждали, что он через родичей-морисков добудет себе леопарда[89] и станет водить на цепи, но Алва предпочел взять на сворку сына Эгмонта Окделла, старшего друга и кумира Ги.

– Я не знал…

– Ты и не должен был знать. Виноват я. Мне следовало, как это сделал фок Варзов, прилюдно попросить Лучших Людей отпустить Ричарда Окделла домой. К больной матери.

– Но матушка здорова.

– Иногда приходится лгать, Дикон. Не хочу кривить душой, после предупреждения Дорака я бы тебя не взял. Открыто идти против нынешней камарильи нам, Людям Чести, сейчас нельзя… Ладно, что сделано, то сделано, будем думать, как жить дальше.

2

Все астрологи в каком-то смысле безумны, но то, что спятил именно тот, к которому ходили Ракан и Эпинэ, кардиналу Талига очень не нравилось. Что такого раскопал какой-то там Домециус в гороскопах давным-давно почивших людей? Или причина его сумасшествия кроется в другом? Совпадение? Испуг? Порча?

Ученые мужи который век спорят, что может и чего не может магия. Теоретически доказано, что возможны заклятия и ритуалы, позволяющие убивать, сводить с ума, внушать любовь и ненависть. Фома Гайифский обосновывает вероятность создания разрушающих наведенные чары талисманов и амулетов, позволяющих превращаться в зверей, птиц и даже неодушевленные предметы. Фаустус Сэц-Борн пишет трактат за трактатом о единстве магии и пространства. Дескать, волшба осуществима лишь в некоторых, исполненных особенных свойств местах. Нафанаилова школа стоит на том, что каждый человек может обнаружить сродство одному из направлений магии и при этом никогда не овладеет остальными. С ней спорит школа дриксенская, утверждающая, будто магия – прерогатива избранных. Впрочем, сходясь в главном, дриксенцы ломают копья и промеж собой – одни стоят на том, что способность к колдовству может быть лишь наследственной, другие считают, что все определяет расположение звезд в момент первого крика, а третьи полагают равно обязательными оба условия…

Имела своих сторонников даже бредовая легенда о «памяти крови», пробудив кою потомок вспомнит то, что видел его предок. О попытках тем или иным способом узнать будущее и говорить нечего – каждый второй магический фолиант путано и витиевато повествовал то о пророческих снах и видениях, то о считывании грядущих событий по картам, расплавленному воску, полету птиц, вечерним облакам…

Рассуждения ученых мужей были мудры, многословны и укладывались в стройнейшие схемы, но Сильвестр не мог припомнить, чтобы кто-то хоть когда-нибудь добился конкретного результата. Легенды и предания разве что не ломились от любовных напитков, пронзенных булавками восковых фигурок, зачарованных колец и фамильных проклятий, но в жизни колдуны оказывались банальными жуликами. Считалось доказанным, что магией владеют гоганы и мориски, но и те, и другие не спешили пускать волшбу в ход: первые добивались своего золотом, вторые – булатом.

Выходит, агарисский звездочет сошел с ума, потому что ему так захотелось? Прознатчик доносит, что ничего подозрительного в доме и в окрестностях не наблюдалось, просто человек взял и вообразил себя крысой. Крысой, на которую идет охота.

Среди бумаг Домециуса на видном месте лежали труды известных астрологов, разбиравших гороскопы Эрнани Ракана и тех, кто так или иначе был связан с его гибелью. Сильвестр потребовал принести себе те же книги, попутно обнаружив, что ими интересовался исчезнувший из Лаик Герман Супре́. Так вышло, что в то же время в школе оруженосцев находился потомок Алана Окделла, которого затем взял к себе наследник Рамиро. В Лаик хранились записи о жизни и смерти всех бывших унаров – это могло быть причиной затворничества Германа, а могло и не быть.

Зачем талантливому молодому человеку из хорошей семьи потребовался «жеребячий загон», кардинал не представлял, но не мешал мальчишке копаться в старье, полагая, что рано или поздно тот образумится.

Квентин Дорак и Лилиан Эсте́н, будущая баронесса Супре, вместе росли, и Сильвестр принимал участие в сыне подруги, тем паче мальчик подавал неплохие надежды и как сьентифик[90], и как политик, но в один прекрасный день Герману взбрело в голову перебраться в Лаик. Молодой человек свято верил, что нет тайн, которые нельзя разгадать, и надеялся перекинуть мостик от теоретической магии к практической. Неужели сына Лилиан убили из-за его розысков? Похоже на то.

Последним Германа видел капитан Арамона; по его словам, капеллан был одет по-дорожному и очень торопился. Вопреки правилам Германа сопровождал один из унаров, но Арамона со вхожим к кардиналу священником связываться не стал и отпустил обоих. На следующий день лошади, на которых уехали Герман и унар Паоло, обнаружились неподалеку от данарской переправы, но всадники как сквозь землю провалились.

Прознатчики обшаривали округу два месяца – ничего, если не считать за результат появление вблизи Лаик людей кансилльера, явно привлеченных поисками. Последнее косвенно оправдывало Штанцлера, но никоим образом не объясняло, что же произошло.

Сильвестр предполагал убийство, но кому понадобилось убивать священника и юношу и как преступник умудрился запрятать тела так, что их никто не нашел? В доставленных к его высокопреосвященству записях Германа многое крутилось вокруг событий четырехсотлетней давности. Сын Лилиан чуть ли не по минутам восстановил последние дни Кабитэлы. Были там и гороскопы, но Герман пошел дальше Домециуса и отслеживал судьбы потомков Раканов, Алвы, Приддов, Окделлов. Особенно его занимали сгинувший в Мон-Нуар внук Рамиро Алвы и… Эгмонт Окделл.

Вряд ли можно списать на случайность то, что в Агарисе сходит с ума астролог, копавшийся в жизни Раканов, а в окрестностях Олларии одновременно пропадает увлеченный той же эпохой священник. Значит, Агарис… Только кто из эсператистских магнусов мог узнать о занятиях лаикского капеллана, если его изыскания оказались новостью даже для кардинала Талига? Оставалось одно – шаг за шагом пройти путем Германа, пытаясь понять, что означают пометки на полях старых рукописей. Сильвестр и сам прилично разбирался в астрологии, но до Германа Супре его высокопреосвященству было далеко.