Советские партизаны. Легенда и действительность. 1941–1944 - Джон Армстронг

В ряде случаев партизаны отправляли по почте или распространяли письма, адресованные чиновникам оккупационных властей. Написанные по-русски, такие письма, высмеивавшие противника и обличавшие его трусость или жестокость, в основном были призваны произвести впечатление на местное население[201], хотя, несомненно, оказывали воздействие и на немцев.

Еще меньше партизаны прибегали к устному общению. Словесная пропаганда и распространение слухов, столь подходящие в отношениях с населением, практически не могли быть пригодны для немцев; хотя, несомненно, доходили и до них. Нет и свидетельств использования партизанами громкоговорителей во время боевых действий против немцев[202].

Психологическая война без использования печатного слова

«Создание нетерпимых условий для противника» с самого начала было главной целью партизанских действий. Для этого партизаны прибегали к запугиванию гражданских лиц и военнослужащих и стремились создать атмосферу страха и паники среди немцев. Большая часть усилий партизан в психологической войне против немцев относится именно к этой категории, хотя мало что указывает на существование четкого плана или теоретической базы для проведения такой кампании.

Ее первым, и во многих отношениях наиболее эффективным, проявлением было само существование партизан, являвшихся живым доказательством того, что оккупированные регионы не были покорены и война продолжается за сотни километров от линии фронта. Партизаны могли наносить то тут, то там внезапные удары, взрывать составы и автомобили, совершать нападения на немецких офицеров и солдат, разрушать линии коммуникаций и снабжения. У слабых немецких войск, обеспечивавших безопасность в обширных регионах, действия партизан, вне зависимости от их военного успеха или провала, непременно должны были вызывать состояние беспокойства и неуверенности. А это являлось одной из основных целей партизанской войны, и именно в этом партизаны преуспели больше, чем в чем-то ином.

Первоначальный эффект сильнее всего сказывался на низших чинах немецких войск, которым приходилось непосредственно сталкиваться с партизанами и ощущать на себе последствия их операций. Высшие эшелоны, и в частности штабные офицеры немцев, усматривали в партизанах лишь потенциальную угрозу. Но постепенно чувство нависшей опасности и даже паники воцаряется на высших уровнях военного командования и гражданской администрации. Ощущение неуверенности порождала и нехватка отнюдь не первоклассных тыловых войск и недостатки в снабжении. И наконец, психологическая неподготовленность к проведению операций подобного характера сказалась на провале борьбы немцев с партизанами.

Результатом этого стали частая переоценка немцами мощи и потенциала партизан, а также страх, широко распространенный среди военнослужащих и чиновников районов, которым угрожали партизаны. Размеры контролируемой партизанами территории быстро расширялись, и это, помимо лишения немцев источников продовольствия и рабочей силы в 1943–1944 годах, способствовало осознанию противником того, что война проиграна. Возраставшее количество дезертиров среди «нейтральных» и сотрудничавших с немцами элементов, переходивших на сторону партизан, лишь усиливало это чувство. На более поздних этапах войны немецкие солдаты не рисковали удаляться от основных линий коммуникаций и ходить в одиночку даже в имевших сильные гарнизоны городах. Чувство изоляции и постоянно подстерегающей опасности было особо хорошо знакомо солдатам, несущим службу на слабо укомплектованных личным составом передовых постах и опорных пунктах, разбросанных по окрестностям[203].

В определенной степени отношение самих немцев способствовало созданию такой атмосферы. Поначалу игнорируя проблему, а затем объявляя партизан «бандитами» и «мародерами», немецкое Верховное командование потворствовало отношению, при котором партизан не считали серьезным, «уважаемым» противником, а причисляли к категории людей, чьи действия непредсказуемы и отличаются «вероломством». Партизанская война, разумеется, не вписывалась в общепринятые каноны. Рейды и нападения из засад, устраиваемые партизанами в первую очередь по тактическим соображениям, вселяли в немцев ужас. Еще 20 июля 1941 года в приказе Главного политического управления Северо-Западного фронта Красной армии, где говорилось о «внезапных коротких рейдах из засад для уничтожения живой силы», давалась рекомендация: «Такие рейды порождают панику в рядах противника, вынуждают его спасаться бегством и создают неразбериху среди частей и подразделений, затрудняют их дальнейшее продвижение и приводят к крупным потерям личного состава и военной техники».

Еще одним советским приказом, датированным 1941 годом, партизанам разрешалось носить немецкую форму, поскольку «это позволяет группам приближаться к целям незаметно и способствует возникновению слухов о партизанах, использующих немецкую форму, что, в свою очередь, рождает недоверие среди немецких солдат и деморализует их». В обоих случаях психологическое воздействие, рассчитанное на устрашение и деморализацию немецких войск, являлось побочным результатом боевых действий; тем не менее советское командование, несомненно, отлично понимало, насколько оно эффективно. Подтверждения того, что такие операции проводились исключительно для достижения целей психологической войны, содержатся в различных советских источниках. Так, в январе 1942 года в Восточной Белоруссии группа партизан совершила рейд на город Слуцк, якобы для «создания паники в немецком гарнизоне». На то, что операция преследовала и другие цели, указывает упоминание, что во время рейда партизаны захватили городской банк и скрылись со всеми имевшимися в нем ценностями[204].

Использование партизанами показательных расправ над немецкими (и сотрудничавшими с немцами) военными и чиновниками оккупационных властей также отчасти было рассчитано на устрашение. Наверняка оказываемое воздействие на немцев и коллаборационистов, а также на местное население было куда более важным, чем просто желание устранить ненавистного (а подчас и неизвестного) немца. Если призывы партизан к «мщению» способствовали укреплению их боевого духа и являлись мощным стимулом для вербовки местного населения, они вместе с тем вполне успешно служили делу устрашения немцев.

К сожалению, большая часть имеющихся в нашем распоряжении немецких и советских источников, относящихся к тактическим и техническим сторонам партизанских рейдов, подробно не останавливается на показательных расправах и проведении партизанами рейдов, направленных именно на устрашение. Тем не менее общее впечатление о психологическом воздействии, оказываемом такими нападениями на немцев, можно составить по послевоенным высказываниям немецких офицеров и советских беженцев[205]. Убийство отдельных лиц, таких как, например, начальники немецких районных комендатур, офицеры полиции или уполномоченные по сельскому хозяйству, часто поручалось членам городских подпольных групп, многие из которых действовали в тесном взаимодействии с полевыми военными штабами партизан, стремившимися избегать прямых контактов с немцами[206]. Помимо потерь, которые в результате подобных акций несли оккупационные власти, усилению атмосферы страха и подозрительности способствовала широкая огласка[207].

Пик «атак террористов» (как их поспешили окрестить немцы) приходится на конец лета и осень 1943 года. Наиболее ярким примером, широко использовавшимся советской и партизанской пропагандой, стало убийство верховного комиссара (гаулейтера) Белоруссии Вильгельма Кубе в сентябре 1943 года. С другими чиновниками оккупационной администрации грозили расправиться подобным же образом; нередко это были просто слухи, но подобных угроз, даже если они не были осуществлены, оказывалось вполне достаточно для возникновения паники. Широко осуществляемые убийства коллаборационистов также пагубно влияли на моральное состояние немцев. Помимо цели лишения оккупационных властей поддержки «простого народа», эти нападения были лишний раз призваны подчеркнуть повсеместное присутствие партизан.

К попыткам партизан усилить непрочность положения немцев относится и их проникновение в немецкие организации и организации коллаборационистов. Агенты, помимо выполнения своих основных задач по сбору разведывательной информации и саботажу, вполне успешно распространяли слухи. Парадоксален, но тем не менее очевиден тот факт, что часто именно «обнаружение» самими немцами таких агентов (подчас пользовавшихся огромным доверием) заставляло их испытывать неуверенность и вселяло ощущение, что они находятся во враждебном окружении и постоянно подвергаются опасности. Это обстоятельство, по всей видимости, имело далекоидущие последствия. Общеизвестно, что лица с выраженным комплексом неполноценности стараются скрыть чувство неуверенности в себе путем открытого проявления агрессии и демонстрации своего превосходства. Вполне вероятно, что действия партизан вызывали у многих немцев именно такую реакцию. Немецкий солдат, военнослужащий войск СС или чиновник местной администрации стремился компенсировать свой страх открытым проявлением пренебрежения к «неполноценным» славянам. Именно подобным, неверным в психологическом отношении обращением немцы способствовали усилению тенденции отчуждения от себя коренного населения, играя на руку партизанам.