Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

А несколько часов спустя он выдал ее замуж в гостиной их собственного дома в Нью-Кейнане.

Вскоре в его жизни наступил новый переворот. Луиза, которая всегда жаждала веселой городской жизни, стала убеждать Макса, что им стоит переехать в бывший дом ее отца в Тертл-Бей, 246 на востоке Сорок девятой улицы. Макс согласился в основном ради образования дочерей, потому что понимал, что в школах Нью-Кейнана они не получат первоклассных знаний. В конце концов, писал он Элизабет, «мы хотим дать девочкам достаточно хорошее образование, чтобы потом они могли стряпать для мужей-студентов медицинского и все такое». Макс предполагал, что они не переедут на Манхэттен до зимы, но Луиза начала собираться уже через несколько недель. От его нового дома до Scribners было всего несколько минут ходьбы. Больше Максу не нужно было осуществлять долгий переезд из Нью-Кейнана в две минуты девятого (на который он всегда успевал с точностью до секунды), но время его прибытия в офис все равно осталось неизменным – как была, так и осталась половина десятого.

Рабочий день Макса начинался с того, что он снимал пальто (но не шляпу), садился за стол, читал почту и диктовал письма мисс Викофф, а также принимал посетителей. Устраиваясь в кресле, он всегда инстинктивно нырял правой рукой в карман, рылся в нем, а затем вынимал сигарету из пачки Lucky Strike (с годами он перешел на Camel и в итоге курил по две пачки в день). Утро проходило в неформальных издательских совещаниях, наиболее значимые из которых он проводил с Чарльзом Скрайбнером.

Тот был сверстником Макса, сдержанным мужчиной с разделенными на пробор светлыми волосами, который, впрочем, становился куда более агрессивным, когда бродил не по офису, а по Фар-Хиллс, Нью-Джерси, в красном охотничьем жакете и в сопровождении нескольких псов. Он вел дела с учтивой доброжелательностью и в тесном сотрудничестве с главным редактором. Главный секретарь Scribners сделал такое наблюдение:

«Между ним и мистером Перкинсом присутствовала загадочная телепатическая связь. Понимание, царящее между ними, лежало за пределами бизнеса или дружбы. Им не требовалось говорить много, чтобы полностью понимать друг друга». В какой-то момент по утрам один из них входил в кабинет другого, и Перкинс тут же начинал рассказывать о какой-то книге, которую как раз рассматривало издательство.

«Скрайбнер не был особо литературным человеком, но у него было чутье на то, что будет хорошо продаваться, – говорил Джон Холл Уилок. – Он всегда сидел, уперев локти в колени и опустив голову, когда слушал, с таким видом, словно ему было скучно. Не важно, о чем говорил Макс – Скрайбнер всегда кивал. И если доклад выглядел привлекательно, Скрайбнер говорил: “Давайте, сделайте эту книгу”».

После половины первого и ближе к часу Перкинс покидал офис для прогулки. Двигался на север четыре с половиной квартала к Пятьдесят третьей улице, а затем сворачивал на восток, пока не доходил до любимого ресторана Cherio’s, здание номер 46. Очутившись внутри, он приветствовал владельца, Ромоло Черио, маленького темноволосого итальянца, а затем спускался на один пролет вниз, в обеденную комнату под лестницей, где сразу же слева находился круглый стол на шестерых. Этот стол никогда не покидала табличка «Зарезервировано», здесь неизменно появлялось специальное блюдо с кайенским перцем. Никто не садился за этот стол без приглашения Макса Перкинса. Редко все шесть стульев были заняты, но за обедом к Максу всегда присоединялись или писатели, или агенты, или дочери. Стразерс Берт, который был одним из авторов Макса, писал:

«Он никогда не вдавался в объяснения. Одна из самых любопытных вещей, которые он делал при мне (а я видел много таких), случилась в тот день, когда он, как всегда, отправился в Cherio’s на обед. К моему удивлению, когда мы спустились в обеденную комнату, я увидел, что за запретным столом сидят две миловидные девушки. Не сказав им ни слова, Макс прошмыгнул мимо и направился прямиком в бар, где мы заказали коктейли, которыми всегда празднуем наши встречи. “Там люди за моим столом”, – шепнул Макс уголком рта. А затем он повел меня обратно к столу и представил двух нарушительниц. Это были его первая и вторая по старшинству дочери, двое из пятерых мисс Перкинс».

Макс частенько потягивал за обедом порцию, иногда две, мартини. Его меню было почти неизменным. Когда ему приходилось по вкусу какое-то блюдо, он заказывал его ежедневно, пока официанты не начинали приносить его без предварительного заказа. Обычная курица в сливочном соусе была самым долгим фаворитом, пока он не попробовал жареную грудинку цесарки. Перкинс отказывался от нее только в тех случаях, когда Черио лично преподносил ему какое-то другое блюдо. И если Макс не приступал к новому блюду до того, как официант закончит свой обход, это блюдо тут же уносилось и заменялось цесаркой.

После выхода из Cherio’s Макс обычно покупал газету и просматривал заголовки, а затем, сунув ее под мышку, спускался по Мэдисон-авеню. В половине третьего он уже был в офисе – читал рукописи или принимал посетителей, пока где-то между половиной пятого и пятью не уходил на самое долгое совещание дня – «чай» в баре отеля Ritz по пути на Центральный вокзал. Его местоположение позволяло Максу успеть на поезд, отходящий в Нью-Кейнан в две минуты седьмого вечера, и снова – без секундной задержки. Другие пассажиры, возможно, считали, что поезд задерживают специально ради Перкинса, но это было не так. Проводник привык осматривать платформу на тот случай, если Перкинс не успевал вовремя покинуть совещание, и часто выжидал критические полминуты, прежде чем захлопнуть двери.

Роберт Райан, служивший газетчиком до того, как стать успешным автором, часто ездил тем же поездом. Он вспоминал:

«Через несколько недель я заинтересовался этим типом. Кажется, он всегда занимал одно и то же место в углу и, знаете, никогда не снимал эту свою шляпу. Это прозвучит странно, но однажды вечером я проехал всю дорогу до Коннектикута, не сводя с него глаз. Он шлепнулся на сиденье, не взглянув ни на кого, а затем полез в портфель. Несколько часов он просто читал. Я заметил, как он шевелит губами во время чтения. Он всегда выглядел немного отстраненно. Наверное, просто проживал жизнь, описанную в очередной рукописи. И то же самое делал и я, просто наблюдая за ним. Я никогда не подходил к нему. Боже, я бы никогда не осмелился с ним заговорить. Никто бы не осмелился. Его замечали все, хотя он не замечал нас. Но никто не хотел его тревожить. Просто боялись, что можем случайно обрушить карьеру какого-нибудь бедного писателя».

После двадцати с лишним лет брака Луиза вдруг поняла, что если жизнь в Нью-Йорке не способна растормошить Макса, то город, по крайней мере, может подарить ей самой множество культурных развлечений. Луиза оказалась ближе к театру. Она все еще была увлечена игрой – репетировала и ходила на прослушивания. Однажды к ним домой пришел продюсер, чтобы обсудить роль для женщины настолько молодой, насколько молодой выглядела Луиза. Когда же он увидел несколько почти что взрослых девушек, снующих вокруг, она сказала ему:

– О, это дети моего мужа от первого брака.

Элизабет Леммон вспоминала, как другой продюсер, увидев Луизу в любительской постановке, задержал запуск «Дождя»,[180] надеясь, что эта актриса сможет исполнить роль мисс Сэди Томпсон. Луиза, отказывая, могла бы ссылаться на то, что муж не одобряет ее актерство, но сообщила, что причина в ее дочери.

– Нэнси любит, когда я читаю ей перед сном, – сказала она, а после взвыла в письме к Элизабет:

«Ох, если бы только Господь дал мне еще один дюйм позвоночника, я бы смогла принять это предложение!» Это заявление свидетельствовало, что недостаток уверенности в себе, а вовсе не Макс, помешали ей начать актерскую карьеру.

«Боже, она могла бы принять участие в фильме, если действительно хотела этого. За это Макс бы с ней не развелся», – сказала Элизабет Леммон много лет спустя.

Однажды вечером Макс, уже смирившийся с жизнью в Нью-Йорке, но все еще не слишком ею обрадованный, сидел во главе стола и смотрел на статую, которую они с Луизой купили сразу после свадьбы.

– Старушка Венера весьма неплохо выглядит, – проронил он.

– Спасибо, Макс! – сказала Луиза, вернувшаяся в комнату как раз в этот момент.

Они часто ссорились. Оба были слишком сильными и независимыми. Она могла по нескольку раз в неделю оспаривать что-то из сказанного им. Это могло продолжаться и продолжаться, пока Макс не падал в свое кресло, отказываясь что-либо слушать, и приступал к вечернему чтению.

Иногда Луиза днем приходила в его офис. Однажды застала его за кафедрой – он читал, не сняв шляпы.

– Почему ты носишь шляпу в офисе, Макс? – спросила она, зная, что ей он не ответит того, что всем нежеланным гостям: мол, что собирается уходить.