Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К° - Григорий Василенко

— Крепкий чертяка, — поморщился бывший комбат, — забористый и похожий на Тимофея. Отчаянная голова! Помню, как-то попали мы под сильную бомбежку. Кричу: «Потушить костры!». Все потушили, а Тимофей — нет. — «Малый, сейчас же затопчи костер! Слышишь? Малый!..» — «Я — Малый, я — Малый», — повторяет про себя, а костер не тушит. После бомбежки спрашиваю: почему не затушил? «Так каша в котелке не доварилась, товарищ капитан!» — «Черт с ней, с кашей, — говорю ему, — сам бы хоть убежал в укрытие!» — «Не мог, товарищ капитан, каша могла пригореть. Помешивал...»

Узнав, где я работаю, спутник мой тут же стал рассказывать о соседе Малого, каком-то Степане, который в период оккупации служил у гитлеровцев старостой.

— Нет, ты понимаешь, — с жаром доказывал мне капитан, — один воевал и сейчас пашет, а другой помогал заклятому врагу, возил ему на передовую снаряды, мины, патроны... И что? Живет дома, и как с гуся вода. Говорит, что немцы его заставили. Что значит — заставили? Выслуживался!.. Кто не хотел служить врагу, те воевали, гибли в лагерях для военнопленных, но не сдавались. Плюгавенький такой человечишка, а живет на одной улице, ходит по земле на равных с тем, кто пролил кровь в боях за Родину. Отпустил бороду, обзавелся сучковатой палкой, притворяется больным, требует внимания. Я с ним потолковал. Правда, на повышенных тонах. Пусть знает наших.

— Что же он вам сказал?

— Я его спросил: почему дома? «А где же мне быть?» — спрашивает. «Иди, — говорю, — заяви на себя, что служил у немцев, чтобы забрали за предательство!» Нет, таких, как Степан, старост, полицаев и прочую нечисть, надо всех до одного подчистую...

Капитан не пояснил, что значит подчистую, но я догадывался.

— Все это не так просто, — заметил я.

— Не усложняй. Отходчив же русский человек!.. Всего три года прошло после войны, а мы уже готовы всем все простить. Быстро все забываем. Так?

— Не так. Прощать кровавые преступления никто не собирается, но и упрощать нельзя.

— Имей в виду, что нам ни на одну минуту нельзя расслабляться. Надо как следует обмозговать уроки войны. Каждому фронтовику можно выдать аттестат чистой совести. А вот Степанов, власовцев и прочих надо спросить по всей строгости: на что они надеялись? Некоторые ведь подумывали, что мы, побывав на Западе и повидав там лавочки, пивные, витрины, подстриженные газоны, портфели и шляпы, немок в штанах, сразу же разомлеем. А мы телогрейки носим, но работаем с огоньком, с верой в будущее. Это основа. А самый главный урок — быть всегда начеку. Согласен?

— Согласен. Именно так, капитан.

— Тогда поехали дальше, — усмехнулся мой спутник.

18

— Ну как съездил? — встретил меня Георгий Семенович. Встретил радушно. — Загорел на юге! Рассказывай...

Доложить было о чем. Майор, как всегда, внимательно слушал, иногда делал какие-то пометки в толстой тетради, служившей у него записной книжкой. Там накопилось столько заметок, что хватило бы на целую книгу о будничных чекистских делах.

— Какой вывод? — спросил майор после того, как я закончил свой долгий доклад.

Основательно над выводами я еще не подумал и мне не хотелось их формулировать с ходу, но майор ждал.

— Существует какая-то связь между Амурским и разоблаченным немецким агентом Гельзингом-Кемпке-Пери. Эта связь пока что не совсем ясная, хотя, судя по материалам дела, если, конечно, верить показаниям, агент завладел документами Амурского, носившего до войны фамилию Першин. Что-то в этом есть.

Я поймал себя на мысли, что мои выводы грешат оговорками и предположениями.

— Логично. Надо с Амурским на этот счет потолковать. Может, он гастролировал по Сибири по документам Пери. Артист...

— Не исключено, что Амурский и Пери как-то были связаны с разыскиваемым, но следов этой связи я не нашел.

— Надо все обстоятельно записать в отчете по командировке и подумать, что нам предстоит делать дальше, — сказал Георгий Семенович. — Может, кого-нибудь подключить тебе в помощь?

Я сразу же попросил Сергея. Майор сказал, что подумает. Потом он вкратце поведал мне о событиях, происшедших в отделе и управлении за время моего отсутствия. По его наблюдениям, начальник отдела подполковник Кухарский переживает и в последнее время держится строго официально из-за того, что Дед нередко приглашает к себе напрямую начальников отделений. Занятый мыслями по делу, я не вникал в характер взаимоотношений между начальниками и не придал этому значения. Мало ли в работе встречается каких-то непредвиденных обстоятельств, сложностей, вызванных даже не столько делом, сколько характером человека. Идеально гладких отношений не бывает. Я считал, что деловые споры неизбежны и полезны. Они помогают найти истину, очищают отношения от всяких наслоений, а главное — в них вырисовывается характер работника, его качества.

Всеми этими мыслями я поделился с Георгием Семеновичем и, кажется, немного успокоил его, но не меньше и удивил. Не слышал он от меня таких суждений.

— Придется тебе доложить самому начальнику управления, — почему-то решил Георгий Семенович. — Данные интересны, но они очень усложняют дело. Надо уяснить самим, прежде чем идти на доклад, действительно ли существует связь между тем, что пишут Амурский и Пери.

Я попросил майора, чтобы он доложил сам. Слишком уж суровым и ворчливым казался мне генерал, да и откровенно побаивался его генеральского вида. С докладом у него я еще ни разу не был, и меня охватила какая-то робость.

— Хорошо, пиши подробную докладную, а потом вместе доложим, — видя мою нерешительность, согласился майор. — Но сначала зайдем к Кухарскому. Опередим события.

Через три дня мы поднимались к начальнику отдела на второй этаж по отполированным за многие годы чугунным ступенькам, едва не задевая головами массивных монастырских сводов, нависших над старинной лестницей. В папке у меня лежала объемистая докладная записка, которую я составил по своим заметкам. Заканчивалась она собственноручными показаниями Пери, которые я выписал из его следственного дела:

«...С материалами следственного дела № 169 познакомился. Прошу учесть, что с моей стороны могли быть допущены отдельные неточности, так как трудно вспомнить отдельные даты и все факты по своей шпионской деятельности в 1915—1917 годах, а также мною могут быть допущены отдельные неточности в вопросах дат приезда в Новороссийск для встреч со мной представителей германской разведки из посольства в Москве».

Содержание докладной и эта выписка, не оставлявшая никакого сомнения в шпионаже Пери-Кемпке, вселяли в меня уверенность, что есть непосредственная связь между разоблаченным перед войной германским шпионом и разыскиваемым по заявлению Амурского. С этими мыслями я и оказался в кабинете у Кухарского.