Жаклин - Китти Келли

Она говорила то об одном эпизоде из жизни Кеннеди, то о другом, меняя темы без видимой логической связи.

«Я не хочу быть послом во Франции или Мексике, — говорила она. — Президент Джонсон говорит, что я могу стать тем, кем пожелаю. Я хотела бы работать на кого-либо, вот только на кого… Я покинула Вашингтон, потому что этот город был полон призраков. Я хотела бы жить в доме, где мы жили с Джеком, когда он был сенатором, но этим домом владеют другие люди…

Люди просят меня писать о муже… поступает много предложений от различных журналов, но я не обращаю на них внимания… Они хотели бы, чтоб я писала о роскошной жизни и модах, но меня интересует лишь то, что интересовало Джека…».

Миссис Шифф припоминает, с каким трудом ей удавалось поддерживать разговор. «С ней было трудно говорить. Временами она вообще замолкала. Она очень странная особа, не похожая на других людей. Вела она себя вовсе не по-королевски, как в прежние времена».

Ее парикмахер, Розмари Сорренто, помнит тот день, когда Джекки пришла в салон красоты Кеннета. Это было как раз в годовщину убийства Кеннеди. «Идя по Пятой авеню, она видела его портреты в каждой витрине и к тому времени, когда дошла до салона, находилась почти в состоянии истерики. Она вошла и тотчас разрыдалась».

«О, Розмари, — плакала Джекки, — в Вашингтоне было так ужасно. Люди повсюду преследовали меня, сидели перед моим домом, обедали и бросали бумажки на траву. Я думала, что в Нью-Йорке мне будет легче. Если бы только Господь не отнял у меня младенца. Я иду по улицам и вижу его портреты в траурных рамках в каждой вечерке. Это невыносимо. Зачем вспоминать об этом убийстве? Не лучше было бы отпраздновать его день рождения?»

«Она плакала так безутешно, что я обняла ее и сама расплакалась, — говорит миссис Соррентино. — Она просто рыдала. Позже она изменилась. Стала холодной, непроницаемой. Не знаю, почему она так вела себя. Может быть, мы напоминали ей о счастливых временах. Мы делали ей прически многие годы, с тех пор, когда она была женой сенатора и в период президентской кампании, и в день инаугурации, и во время ее пребывания в Белом доме, возможно, теперь она хотела забыть все это. Я не знаю.

Будучи первой леди она часто приходила в салон, обнимала и целовала меня. Но после убийства мужа она ушла в себя, замкнулась. Ее волосы были в ужасном состоянии. Однажды Лайда Миннелли хотела сделать ей прическу. Она подошла к Джекки и сказала: «Здравствуйте, миссис Кеннеди. Я Миннелли. Мы встречались с вами несколько месяцев назад». Джекки не сказала ей ни слова. Просто холодно улыбнулась и ушла прочь. Ее лучшие друзья молча сидели в своих креслах. Они знали, что она не желает общаться с людьми. После смерти президента она продолжала приходить в салон Кеннета, но держалась очень отчужденно».

Посвятив свою жизнь памяти Джона Ф. Кеннеди, Джекки превратилась в национальный символ. Не являясь политическим деятелем и не будучи простой гражданкой, Джекки продолжала оказывать сейсмическое воздействие на весь мир. Она пыталась заниматься тем, чем занимаются другие матери, живущие на Пятой авеню, — отводить детей в школу, следить за их играми, водить их кататься на карусели в Центральный парк, покупать мороженое. (Однажды она спросила полицейского на ярко-красном мотоцикле, как ей пройти туда-то и туда-то. Тот узнал ее и попросил у нее автограф. «Я дам вам автограф, если вы прокатите Джона на мотоцикле», — сказала она. Полицейский отказался сделать это, сославшись на то, что не может нарушать правила своего департамента.)

Она окружила себя сторонниками Нового курса, которые постоянно напоминали ее мужа и старые добрые времена. Ее офис, телефон которого не значился в телефонной книге, функционировал на 14-м этаже здания на Парк-авеню, где Нэнси Такерман и Памела Турнур продолжали отвечать на множества писем. На конвертах некоторых из них стояло просто «Леди Кеннеди, США». Даже без адреса они неизбежно попадали в офис. В этом же кабинете находились полки с альбомами Джекки. Вся тысячу дней ее пребывания в качестве первой леди в Белом доме были зарегистрированы в семи томах с отметками «ЦВЕТЫ», в которых содержались фотографии каждой вазы с цветами, выставляемые по разным случаям. В двух альбомах с пометкой «ФАРФОР» хранились фотографии с обеденной посудой, салатницами и бокалами, которые подавались во время государственных приемов. Два тома с пометкой «ПОЛОТНО» содержали фотографии салфеток, которыми она пользовалась будучи женой президента. Альбомы с пометкой «ТКАНИ» содержали запись тканей и обоев, использованных в Белом доме во время ремонта. В альбоме, помеченном «САД», содержалось описание работ, проведенных в саду напротив кабинета президента. Тут имелись фотографии груды камней, бульдозеров и обвязанных мешковиной деревьев.

Склонная к архивному делу, она сохранила все, что имело отношение к тем дням, которые она провела в Белом доме, настаивая на том, чтобы все это хранилось в ее офисе как драгоценное напоминание о прошлом. Однако она в течение нескольких месяцев после смерти мужа не могла найти в себе сил войти в этот офис. «Во время ее пребывания в Белом доме в качестве первой леди там воцарился хороший вкус, — говорит ее приятель Пол Матиас, — в конечном счете ей все удалось. Но она вся создана из противоречий. Она привыкла быть миссис Кеннеди, а теперь, полагая, что все лучшее в ее жизни уже в прошлом, она сдалась. Люди обычно превращаются в легенду после своей смерти. Она, выжив и находясь рядом с мужем в момент его гибели, стала легендой при жизни…»

Джекки отчаянно пыталась начать новую жизнь и делала все, чтобы помочь Бобби попасть в сенат. Она даже разрешила ему использовать Каролину и Джони в ходе кампании, зная, что присутствие детей президента создаст особую ауру. Она предложила помогать Уильяму Манчестеру в работе над его книгой.

Но что бы она ни делала, она не могла избавиться от депрессии, в которую впала после смерти мужа. «Я постоянно думаю о Джеке и о том, что с ним произошло».

Глава восемнадцатая

Наконец закончился период официального траура. Джекки перестала носить траурную одежду. В течение года каждый ее шаг находил отражение в светской хронике. Всякий раз, когда она покидала свою квартиру на Пятой авеню, ее фотография появлялась в газетах всего мира.

В январе она отказалась лететь в Вашингтон, чтобы посетить церемонию инаугурации и приведения к присяге президента Джонсона.

В феврале она вылетела в Мексику.

В марте она отправилась с детьми и сестрой во Флориду. Она появилась в белой норке и бриллиантах в «Метрополитен Опера», чтобы послушать Марко Каллас в «Тоске». В этом же месяце Джонсоны пригласили ее в Вашингтон на праздник сада роз, устроенный в ее честь. Она вновь отказалась от приглашения, послав вместо себя мать.