Непокорные - Эмилия Харт

Мои черные волосы и ее рыжие пряди перемешались на подушке. По ритму ее дыхания я могла судить, что она засыпает. Я впитывала ее запах – сала и молока, – как будто бы могла удержать его с собой навсегда.

Я вспомнила солнечный день из далекого детства. Мы тогда были совсем маленькими, настолько, что нам еще не разрешали далеко отходить от дома одним. Моя мама присматривала за нами, но едва она повернулась спиной, мы выскользнули из сада и пошли вдоль ручья до зеленой лужайки, пестреющей полевыми цветами. Наигравшись, мы свернулись калачиками рядышком, на мягкой траве. И там, под ласковое гудение пчел, вдыхая сладкий аромат пыльцы, мы уснули в объятиях друг дружки.

Я вспомнила синяки на коже моей подруги и по моим щекам покатились слезы.

– Грейс, – прошептала я. – Может быть и другой путь.

Я не знаю, слышала ли она, что я сказала потом, но в темноте я ощутила, как ее рука нашла мою.

Когда я проснулась, ее уже не было.

38

Вайолет

Вайолет проснулась от звука шагов. До рассвета она читала рукопись Альты Вейворд. Свеча догорела до конца, оставив на полу лужицу воска. Она чувствовала, что внутри нее что-то изменилось. Как будто ей рассказали что-то о ней самой, что она всегда знала. Воспоминания одно за другим вставали на свои места, обретая истинную форму. Тот день с пчелами. Пощелкивание хелицер Золотца у ее уха. Ощущения после первого прикосновения к перу Морг.

Ее наследие.

На кухне был Отец – с непроницаемым выражением лица и провизией. Вайолет почувствовала, что впервые в жизни она видит его ясно.

Сокровенная картина свадьбы родителей – их сияющие любовью лица, яркие лепестки цветов в воздухе – развеялась.

Он никогда не любил ее маму. Не по-настоящему.

В глубине души Вайолет всегда это знала. Но позволила себе обмануться тем, что после ее смерти он хранил мамины вещи – перо и платочек.

Но она ошиблась. Это не были нежно хранимые безутешным мужем напоминания о любимой жене. Это были трофеи. Как бивень слона, как голова горного козла… даже как чучело павлина Перси.

Ее мама была немногим лучше лисицы, которую выбросили после охоты, израненную и окровавленную.

Она вспомнила выражение отцовского лица после того случая с пчелами, когда он рассек тростью ее ладонь. Тогда она подумала, что это ярость. Но теперь она поняла. Это был страх. Он уже знал, что она дочь своей матери, и знал, на что она способна. Вот почему он спрятал ее, запретил, чтобы при ней упоминали Элизабет или Элинор. О том, кем она была на самом деле.

А кем был на самом деле он сам?

Он был убийцей.

Вайолет наблюдала, как он расставляет новые консервные банки. Было жарко, и на лбу у него выступили капельки пота. Кровяной сосуд на щеке лопнул, превратившись в красную паутинку. Он заговорил, и Вайолет увидела, как дрогнули его щеки.

– Фредерик прислал телеграмму, – сказал он. – Он согласен жениться на тебе. Ему дали неделю отпуска в сентябре. Мы устроим свадебный завтрак в Ортоне. Потом ты сможешь на какое-то время остаться. О помолвке будет объявлено в «Таймс» на следующей неделе.

Вайолет промолчала. Ее тошнило от одного его вида. Он был ее единственным живым родителем, но она была бы счастлива больше никогда не видеть его до конца своей жизни.

К счастью, сообщив новости, Отец не стал задерживаться. Он ушел, не попрощавшись. Она закрыла глаза, с облегчением услышав, как поворачивается ключ в замке.

Теперь можно подумать.

Она представила жизнь с Фредериком. Тут же вернулись воспоминания о том, что случилось в лесу, – сорванный цветок примулы, жуткая боль.

Надеюсь, ты получила удовольствие.

Она не выйдет – не может выйти – за него замуж. Возможно, ей и не придется, подумала она с отчаянием. Возможно, он погибнет на войне. Но у Вайолет было ужасное предчувствие, что он точно выживет, как таракан, прижавшийся к подножию скалы. А между тем его споры продолжат расти в ней. Мысль о том, что его плоть переплетается с ее, вызывала у нее тошноту. А затем, когда это – ребенок, хотя она отказывалась думать об этом в таких терминах, – выберется из нее в мир, Фредерик придет и заберет их обоих.

Что тогда с ней будет? Она подумала о своей матери, которая вышла замуж за человека, восхвалявшего ее черные глаза и ярко-алые губы. И оказалась в одиночестве в запертой комнате, где выцарапала свое имя на стене, чтобы осталось хоть какое-то свидетельство того, что она существовала, а потом умерла жуткой, мучительной смертью.

Вайолет не могла допустить, чтобы с ней случилось то же самое.

Конечно, единственная причина, по которой Фредерик женится на ней, – ребенок. Это его обязательство и интерес, веревка, связывающая их друг с другом. Петля, стреножившая ее изнутри.

Теперь Вайолет все было ясно. Она должна разрезать веревку.

Рукопись. Вызов регул. Регулы. То самое странное слово, которое использовал доктор Рэдклифф для ее ежемесячного кровотечения.

Сад от жары словно мерцал. Она пробиралась сквозь заросли дремлика, цветы которого оставляли пунцовые пятна на ее платье. Воздух гудел от насекомых, солнце сверкнуло на крыльях стрекозки-красотки. Вайолет улыбнулась, вспомнив слова из маминого письма.

Стены выкрашены желтым, как цветки пижмы.

Она словно взяла Вайолет за руку, из могилы, чтобы указать ей путь.

Вайолет нашла нужное растение под платаном: оно пестрело желтыми цветочками – соцветия крошечных почек, собранных вместе, как кладка яиц у жуков.

Средство сработало для Грейс. Значит, сработает и для нее.

39

Кейт

Кейт накидывает капюшон на голову и заходит в лес. Здесь ветер тише: деревья обступают стеной, защищая от стихии.

Но она все еще дрожит, видит белые облачка своего учащенного страхом дыхания.

Тишина нервирует ее. Она слышит только метель. Внезапно ей страстно хочется увидеть сову или малиновку – да хотя бы трепыханье мотылька. Что-нибудь кроме этого белого замершего мира.

Вокруг вьются снежинки, плюхаясь ледяными кляксами на незащищенную кожу. Кейт жалеет, что у нее нет перчаток. Чтобы защитить руки, она натягивает на них рукава джемпера, а нос и рот оборачивает шарфом. Глаза слезятся от холода.

Подошва одного из ее ботинок треснута – это старые ботинки тети Вайолет, она все собиралась их починить, а теперь снег забивается внутрь, и нога промокает.

Она пробирается по лесу, стараясь не думать о ребенке,