Сын Солнца - Ольга Елисеева

На подступах к Туле, там, где недавно шли бои, лемурийцы встретили множество своих соотечественников. Пестрые торговые лодки шныряли вдоль разоренных берегов, за баснословные деньги предлагая оставшимся в живых людям самые обыкновенные вещи.

При виде обгоревших нижних фортов, искореженной земли и бесформенных груд непонятно каких отбросов, которые всегда остаются на месте покинутого лагеря, гребец чуть не застонал. В этот миг он усомнился, что был разбойником. «Наверное, я служил в войске, — предположил он. — А потом бежал, прибился к какой-нибудь морской ватаге. И правильно поступил. Что свободному человеку делать среди этих живорезов? Мелкий грабеж — совсем другое. Здесь и убивать никого не надо…» Но в глубине души Серебряный Лист знал, что убивал. «Надо будет, и убьешь», — со вздохом подумал он.

Люди сами по себе не вызывали у гребца ненависти, но его взгляд зацепился за капитана. «Сволочь! Еще и с моим кинжалом! Вот за кинжал и убью. И за перстень». Ему открылась новая истина: убивают за вещи. Раньше-то он, конечно, ее знал. Но теперь самые простые мысли и понятия возвращались к нему извилистой дорогой. Через цепь ассоциаций и рассуждений.

Вот, например, этот кинжал. Откуда он у него? Он не атланский, не лемурийский, а какой? Тольтекский — слово само всплыло в голове вместе с целым букетом ощущений: красная земля, пыль, люди-ягуары. Не такие злые, как казалось, но и не похожие на людей по эту сторону океана. Другие. У них много вещей вот с таким чудовищным орнаментом и резьбой. Искусно, но отталкивающе. Для белого человека.

Он украл кинжал? Купил? Что-то говорило: подарок. От кого?

Подобные мысли сводили гребца с ума. По ночам не давали заснуть. Ему грезилась девушка с волосами черными и жесткими, как конская грива. От нее пахло кошкой, и этот запах, вроде бы неприятный сам по себе, притягивал и пугал его, возбуждая самые смелые желания.

Перстень был связан с ней? Нет. Ее образ уходил, расплываясь в непроницаемой дымке беспамятства, а вместо него из глубины и темноты выступал другой. Робкий, еще менее знакомый, но еще более желанный. Словно кто-то неуверенно стучался к нему в дом с улицы, извиняясь каждым жестом и звуком за свое присутствие. Серебряный Лист знал, что отдаст все сокровища мира, только бы узнать — кто стоит в серый дождливый день за стеной? Кто стучится к нему в душу? Если этот кто-то не войдет, случится непоправимое.

С этими мыслями гребец засыпал, а утром все повторялось снова. Подъем чуть свет, окрики, топот, толкотня у котелка, объедки самому слабому. Какое-то время самым слабым был он, но это быстро прошло. В конце концов, ни мидий, ни виноградных улиток на привалах никто не жалел, а на черепаховую похлебку гребец не зарился. Недели через три Серебряный Лист совсем окреп.

Они плыли уже во внутренних водах Гипербореи. Картины были на удивление унылые: вода да вода, редкие дома с бревенчатыми стенами и крышами из дерна. Еще реже каменные круги на взгорьях, давно покинутые и, как видно, больше не почитаемые. Во всяком случае, дыма костров в них не наблюдалось. Это однообразие сосало душу и навевало тоску. Грусть, казалось, висела в воздухе серым туманом и частым дождем. Стояла глубокая осень, желтые и красные листья летели с берега, подхваченные ветром, плавали в воде и налипали на весла.

— Где мы? — однажды спросил Серебряный Лист у кормщика.

— Глядите-ка! — расхохотался старик, указывая на него пальцем. — У тебя проснулся интерес к жизни! Греби, наваливайся! Кому говорят! У Весла один интерес — веслом ворочать.

Он был в восторге от своего каламбура и больше не удостоил Серебряного Листа ни словом.

— Это Скади, — сказал, не поворачивая головы, гребец впереди. — Мы поднялись вверх по реке Хвель, вышли к Норну и скоро будем на берегу Молочного моря. У гиперборейцев много внутренних морей, есть и совсем холодные.

Он не договорил, получив бамбуковой палкой по плечу.

— Как тебя зовут? — шепотом спросил Серебряный Лист.

— Весло, — огрызнулся парень на передней скамье.

— А как ты сам себя называешь?

— Торкиль, — нехотя бросил тот, — я из Логра, это здесь неподалеку. У нас голодно зимой. Меня взяли во время набега на одну из гиперборейских деревень. А потом продали лемурийцам.

— Я собираюсь удрать. Давай со мной, — с неожиданной откровенностью предложил Серебряный Лист.

Торкиль молчал целую минуту. Это был здоровенный детина с гривой красно-рыжих курчавых волос. Его мысли, видимо, вращались в такт движению весла. Сделав новый поворот, он бросил:

— Почему нет? Товарищ в таком деле не лишний. А ты куда пойдешь?

— Хочу собрать шайку. Из морских. Как мы. Я думаю, раньше разбойничал на море.

— Дело, — Торкиль плюнул в воду. — Но я так смекаю: не морской ты. Если и грабил, то на суше.

— Почему? — взвился Серебряный Лист и утопил весло глубже других, за что немедленно получил палкой от хозяина.

— Потому, — протрубил рыжий Торкиль. — Я с детства в лодке и своего бы узнал. Не морские у тебя замашки. Ты на богатого похож, только драный весь. Может, ты и грабил, может, и командовал, но не в шайке.

Его отзыв озадачил Серебряного Листа. Он решительно не мог припомнить, когда, где и кем командовал.

— Ну так как? Пойдешь со мной? — уже менее решительно спросил он.

Торкиль кивнул.

— Почему?

— Потому что ты родился в рубашке, — хмыкнул тот. — Вылез из акульего брюха живым! Такому атаману будет сопутствовать удача!

Той же ночью они бежали. Это оказалось легко. На таком маленьком судне гребцов не приковывали. Часть команды тоже гребла, и немногочисленных невольников держали за «своих».

Однако капитана пришлось убить. Из-за ножа и перстня. Серебряный Лист непременно хотел забрать свои вещи. Он потянул кинжал из-за пояса спящего хозяина, тот дернулся. Гребец вынужден был закрыть ему рот, прежде чем он закричал и перебудил остальную команду.

Серебряный Лист вытер руки о холщовую набедренную повязку. Ему кинули эту тряпку, когда лодка вплывала в стылые воды Гипербореи. Сейчас в ней казалось холодновато. Но ничего не поделаешь, надо идти.

Беглец испытывал неприятное чувство. Теперь он точно знал, что Торкиль прав: он никогда раньше не убивал просто так. По собственному желанию, вне приказа. Или нет, приказывал как раз он. Но и ему приказывали. Были какие-то жесткие рамки, заставлявшие думать, что ты убиваешь не сам по себе. Это называлось — война. Она давала ощущение правомерности всего происходящего.

Беглецы шли по прибрежному лесу по колено в воде, из которой, как свечи, торчали тонкие осины с зеленоватыми стволами. Река казалась совершенно черной и неподвижной. Торкиль тащил на себе кожаный мешок с провизией.

— Наших следов не найдут, — рассуждал он. — Когда нас хватятся, мы будем уже далеко. Здесь есть деревня, называется Мяло. В ней-то…

В ней-то их и повязали. Не лемурийцы, конечно. Местные. Гиперборейцы терпеть не могли безымянных бродяг неясной племенной принадлежности, скитающихся по их землям. Они всех принимали за грабителей и были недалеки от истины. Никого вешать по собственному почину здесь не позволяли. А потому добропорядочные жители Мяло, изрядно намяв пойманным бока, заковали их в деревянные колодки и отправили под охраной в Ньорд, крупный прибрежный город на берегу Молочного моря, где имелись и суд, и тюрьма.

Город был бревенчатым и дымным. В нем жила уйма народу. Серебряный Лист не понимал из их речи ни слова, хотя владел языком гиперборейцев. Торкиль просветил его: Ареас населяет множество племен. Главное из них — воинственные асы, их-то наречье и знают за пределами страны. К востоку обитают угрюмые земледельцы ваны, они, если что, тоже могут постоять за себя. В лесах прямо на деревьях строят дома щуплые альвы, их считают полулюдьми-полудухами. А под землей роют норы упорные турсы, непревзойденные мастера выделывать металлы.

В общем, народу много. А города — в основном дерево. Весь мир скрипит, дымит и покряхтывает. Серебряный Лист сначала не понял, почему в Ньорде нет улиц в привычном смысле слова — длинных, прямых, широких. Одни переулки да тупики. Каждый городил свой двор как хотел. То забор выступал вперед, то вдруг резко утапливался в глубину. Деревянная мостовая петляла, подчиняясь хитрым изгибам «пьяной улицы». Но когда задули ветры с залива, беглец сразу оценил достоинства подобной планировки. Свернул за угол и избавился от пробирающего до костей сквозняка.

Жить можно. Тепло, сухо и с едой не голодно.

— Не пропадем, — заключил Торкиль. — Даже в тюрьме ячменной кашей не обнесут. Такой уж у них закон: кто мало ест, тот несчастный, а несчастные — плохие работники.

Судья приговорил их к четырем месяцам каторги на рытье канав и укладке новой мостовой. Работа тяжелая, но местные не звери. Кормили сносно, правда спать давали мало. Дни становились короткими. Только глаза продрал, умылся, подолбил лопатой мерзлую землю, глядишь — снова пора спать. Лежи, думай, а стоило ли вообще просыпаться?