Парикмахерия - В. Бирюк

– Врут! Врут они! Они не понимают! Я как тебя как в первый раз увидела… Это когда зять владетеля с ним поссорился. Они тогда в поварне засели. И мамка моя там с ними была. Помнишь? Наши-то мужики на дворе стоят. В бронях, оружные. Здоровые, бородатые. Много их, а — боятся. И тут ты идёшь. Маленький, тоненький. Рубашечка беленькая. Будто ангел божий к медведям лесным спустился. И ничего не боишься. Они все с железами разными, в тегиляех. И всё равно — им страшно, смутно. А тебе — не страшно, тебе весело. Будто забава какая. И только оружия никакого нет. Я думала — ты у мужиков меч какой возьмёшь. Или секиру большую. А то — булавой какой богатырской — прямо в дверь. А тебе… всё это смешно. Тебе только платочек-то мой и надобен. А потом ты пошёл, и насквозь вышел. Будто и не было ничего. Ни стен, ни запоров, ни воев злых да оружных. Просто за палочкой своей сходил. Забава такая. Вот, Ванечка, я и пропала. Погубил ты сердечко моё. Погубил да и не заметил. Я-то и сама не поняла, а уж к тебе тянулась. А ты меня гнал. И опять гонишь. Пожалей меня, Ванечка. Не гони. Дозволь хоть рядом быть, хоть смотреть на тебя. Мне ж от тебя ничего не надобно. Ни подарков дорогих, ни нарядов изукрашенных. Не гони. Мне возле тебя тепло да радостно. Ты глянешь — и на душе будто солнце взошло.

Она продолжала ещё что-то неразборчиво бормотать, постепенно согреваясь и засыпая в моих объятиях. Свернувшись калачиком у меня на груди. Малолетняя совратительница, «отложенная наложница», послушное орудие в каверзных планах «инцеста второго рода» и «а не оседлать ли нам господина». Замученная, наплакавшаяся. Маленький, быстро взрослеющий человечек. Человек взрослеет не годами, а событиями. Некоторым удаётся до старости проходить в памперсах. Счастливые люди, для которых главное событие — новая тарелка с манной кашей.

Других жизнь бьёт. По-разному. Кого — вбивает, кого — возносит. «Жизненный опыт — количество неприятностей, которые удалось пережить». И «приятностей» — тоже. Но быстрее всего люди взрослеют от смерти. От смерти своих близких. Здесь, на Святой Руси дети быстро становятся взрослыми. Жизнь человеческая коротка — слишком быстро здесь умирают. Слишком быстро умирают те, кого любишь. Моровое поветрие — лучшее лекарство от инфантилизма.

Вот и ещё одна жертва моего попаданства. Сопит и иногда всхлипывает, согревшись у меня на груди. Её уже пытались высечь крапивой, бить плетьми, изнасиловать, зарезать. Я здесь просто в эти края забежал на минуточку дух перевести, а она уже несколько раз чудом оставалась в живых. И теперь вот — влюбилась. В меня. В чудище «грозно, обло и лайяй». В бестолкового, ничего не умеющего, мало чего понимающего… В «чужого». Абсолютно чуждого этому миру. Её миру.

Да ладно, Ванька. Детские влюблённости — товар скоропортящийся. Девочкам в определённом возрасте нужен символ. Какой-нибудь киноартист или музыкант. Нечто такое… принципиально недосягаемое. В отношении которого можно безопасно навоображать ощущение чувств. Этакий тренажёр эмоций. Чучело гипотетического любовника для отработки стрельбы стрелами амура. Об эффективности попадания в цель речь не идёт — чисто отработка приёмов. Отход — подход, упал — отжался. «Тяжело в ученьи — легко в бою». Тренинг волнений и переживаний. Именно для такой разминки нужно недосягаемое. С минимальной реальной начинкой. Чтобы всё остальное можно было свободно вообразить. Фотография — оптимум. Уже ролик — создаёт проблемы. «Ты представляешь? Он, оказывается, косолапит! Как я могла влюбиться в такого урода!».

«Это пройдёт» — было написано на перстне Соломона. И это — правда.

Так-то оно так, но тот же царь написал слова:

«Трёх вещей я не понимаю, и смысл четвёртой скрыт от меня:

путь корабля в море,

путь птицы в небе,

путь змеи по камням.

И путь мужчины к сердцу женщины».

И это говорит человек, у которого было 700 жён и 300 наложниц! Который взял в жёны дочь фараона и тем прекратил полутысячелетнюю вражду с Египтом, длившуюся со времён Исхода. Который принимал у себя царицу Савскую и сделал это так хорошо, что результат «встречи на высшем уровне» — последний правивший эфиопский император Хайле Селассие — официально признавался потомком царя Соломона и царицы Савской в 225 колене.

И вот прошло три тысячи лет. Мы, человечество во всех своих миллиардах, как-то разобрались с первыми тремя вещами. И насчёт теплового зрения у змей, и насчёт магнитного компаса у птиц, и кораблики у нас по спутникам ходят. Но… «смысл четвёртой — скрыт от меня».

«Только нецелованных не трогай,Только негоревших не мани».

Эх, Серёжа… Да кто бы против… Что я, мусульманин какой? Для которого рай — толпа озабоченных девственниц. Это ж какой труд! Да ещё они все наверняка — малолетки. Мелкие, чёрненькие, сопливые и хихикают. Над каждым словом или шагом. Такой… рай для дырокола. Или — отбойного молотка. Пока его от компрессора не отключили.

Но что делать, если просто факт наличия себя — уже преступление? И деяние есть зло, и не-деяние. И бытиё, и не-бытиё. И просто попытка уйти из бытия. Как же изощрённо господь построил этот мир: человек виновен. Всегда.

«Ты виноват уж тем,Что хочется так думать».

И вот это — «хочется так думать» — не волку про ягнёнка, как у дедушки Крылова в басне, а самому «барану» про себя, круторогого.

«Человек? Виновен. Статью мы подберём, верёвку принесёшь сам».

Я тихонько позвал Сухана. Хорошо — он меня и шёпотом отовсюду слышит. Завернули заснувшего наплакавшегося ребёнка в попону, отнесли на поварню. Сначала Домна никак открывать не хотела. Пришлось голос подать. Потом Светана откуда-то со двора нарисовалась. Спешила бедненькая: на ходу платье от сена отряхивает. И сходу меня успокаивать:

– Не волнуйся, господин. По первости это бывает. Сейчас мы её подмоем, травками отпоим, ванночек понаделаем. К завтрашнему вечеру, ежели будет хотение…

– Уймись. Не тронул я её. Устала она просто. Вот и заснула.

– А чего так? Не влезло? Или не встаёт?

В здешнем мире все твёрдо уверены, что стоит хоть на минуточку оставить одних мужчину и женщину не слишком старого возраста, и они немедленно начнут штамповать детишек.

«Ночь. Лежу на чужой жене.Одеяло прилипло к попе.Штампую я кадры Советской СтранеНазло буржуазной Европе».

За исключением оттенка пролетарской культуры и марксистской идеологии — здешнее всеобщее мнение.

Сентенция: «А поговорить?» представляется запредельной вершиной философской мысли и допускается к существованию только в среде русских алкоголиков. Как наиболее философски погружённой общности хомосапиенсов.

Последний вопрос Светаны — характерен. Единственная уважительная причина. Которая — неуважительная. Напрочь выбивает уважение общества. Вместе с моими претензиями на лидерство. В общественном мнении альтернативой «фаллосу брызгающему» является только «меч карающий». И «брызги во все стороны». Или — спермы, или — кровищи. Надо с этой дурой что-то делать. И с дурёхой — тоже.

Последующие дни прошли у меня в непрерывном стуке топоров. Я торопился поставить крыши, мы с Суханом занялись делами плотницкими и очень хорошо, что я всех обрил — щепок и опилок в щи меньше сыплется.

Для начала меня просто поразил Чимахай. И вправду — «железный дровосек». Рубит и рубит. Причём, если стоячее дерево он бьёт синхронными махами двух топоров, подрубая ствол с обеих сторон, то, разделывая лежачее — противофазными ударами. Так, что один топор откалывает древесину, а второй следом — просекает древесину поперёк ствола. Пенёк, и правда, получается плоский — сидеть можно.

Чимахай хвастался, крутил свою «мельницу» то в одном варианте, то в другом. Презрительно поглядывая на Ноготка со Звягой. Типа: «учитесь детишки, пока я живой. И не вякайте в присутствии старших». И такие же понты начал кидать и в мою сторону. То ему — не так, это ему — не эдак. Запомни, дядя, право на исключительность в этом дурдоме есть только у меня. Даже до торканутого принца это дошло. А уж тебя, деревенщина-посельщина… Королей из дровосеков пускай девочка Элли делает. У неё — Тотошка, а у меня — Сухан. Разницу между говорящим пёсиком и помалкивающим зомби понимаете?

Когда Сухан, наглядевшийся за время сеанса показательного труда и демонстрационного лесоповала на манеру Чимахая, по моей команде, абсолютно точно воспроизвёл все его захмычки, типа: перекинуть топоры из руки в руку перед началом, стукнуть обухом о ствол перед первым ударом… народ заржал. Чимахай, естественно, надулся. Не было у них в лесу пародистов. Дикие люди — не знают, что это должно быть смешно. Но когда Сухан в той же частоте, откалывая такие же, примерно в сантиметр толщиной, куски ствола, начал крушить дерево, все заткнулись. Общее впечатление выразил Звяга:

– Тоже мне… Чимахай-искусник. «Я один такой, я один…». «Одна — у попа жёнка». А таких-то… Сучкоруб.