Звезда Тухачевского - Анатолий Марченко

— Не фантазируйте. — Тухачевский принялся целовать ее в искусанные губы. — Со мной ничего страшного не произойдет!

— Нет, я не фантазирую, — серьезно сказала она. — Если мы сойдемся, вы сгорите в моем пламени. И будете презирать меня. А я хочу всегда оставаться любимой. Кто мешает нам любить друг друга, встречаться, вот как сейчас? По мне, самая сладкая — это ворованная любовь.

Тухачевский посмотрел на нее с изумлением: неужели искренни ее непутевые, противоречащие человеческим ценностям слова?

— У вас есть пластинки с записями Бетховена? — неожиданно спросила Зинаида Аркадьевна таким тоном, точно боялась получить отрицательный ответ.

— Конечно есть. Но для вас я могу сыграть на скрипке.

— На скрипке — не сейчас. У вас же наверняка будут дрожать пальцы. Не обижайтесь, я очень хочу послушать вашу игру. Но потом, позже. А знаете, почему не хочу сейчас? — лукаво спросила она.

— Нет.

— Какой вы недогадливый. — Она обдала его плотоядным смешком. — У вас же будут заняты руки. А я хочу слушать Бетховена, звучащего с патефона, чтобы обнимать вас.

— Как?! — воскликнул он обескураженно. — Вы хотите еще?

— Считайте, что это была лишь осада крепости. — Она уже прильнула к нему. — А теперь вам предстоит ворваться в нее и взять штурмом. Но сперва поставьте пластинку. И пожалуйста, — Девятую симфонию.

Тухачевский, уже подуставший от любовных утех, содрогнулся: это же кощунственно, что она возжелала! Под эту нечеловеческую музыку она предлагает заниматься любовью, самым греховным ее проявлением!

— Ну что же вы? — капризно сузила она свои кошачьи зеленые глаза. — Скорее музыку, и в бой, наследник Суворова!

Тухачевский понял, что не может противиться ее желанию, и послушно завел патефон. Музыка, которая подобно морскому прибою выплеснулась в тихое пространство дачи, обожгла его душу, и он готов был сейчас стать на колени и внимать этим демоническим звукам, как внимают молитве в храме, когда ждут очищения от скверны. И с ужасом услышал, как в это божественное звучание оркестра врываются призывные, настойчивые выкрики Зинаиды Аркадьевны:

— Идите же ко мне! Идите!

И он, проклиная себя за безволие и поразительную уступчивость, нетвердыми шагами подошел к кровати, с которой она уже протягивала к нему свои трепетные руки.

Они снова слились в едином порыве, стоны Зинаиды Аркадьевны поразительно гармонично вливались в неистовые аккорды музыки, а Тухачевский думал, холодея от ужаса: «Я — преступник! Нет мне прощения! Бетховен и эти дикие стоны!»

Ему вдруг захотелось ударить Зинаиду Аркадьевну или же вышвырнуть в окно патефон, но он не мог избавиться от ее ненасытных ласк.

Наконец они очнулись.

— Все, крепость взята, полководец увенчан лавровым венком, — голосом, в котором звучала благодарность, сказала Зинаида Аркадьевна. Казалось, она была совершенно не утомлена, напротив, бодрость так и кипела в ней. — Лежите, пока я вас не позову. Я приведу себя в порядок и сочиню легкий завтрак, надо восстановить силы. А сколько страсти в этой сказочно волшебной Девятой!

Вскоре она позвала Тухачевского к столу. В фарфоровых чашечках аппетитно дымился кофе, на блюде громоздились гренки с поджаристой румяной корочкой. Симфония все еще продолжала звучать, призывая к единению и радости. Тухачевский возрадовался тому, что может сейчас слушать свою любимую музыку душой, свободной от разнузданности человеческой плоти.

— Какое море чувств! — воскликнул он. — Скрытое пламя вулканов, даже когда они не извергают огонь.

— Вы похитили мысль Делакруа, — тут же отреагировала Зинаида Аркадьевна.

Тухачевский вздрогнул от удивления: как, эта женщина, которая, казалось, была способна лишь на сумасбродство в постели, столь начитанна?

— Меня пленяет ваша осведомленность, — несколько смущенно заметил он.

— Вы хотите сказать, что я в вашем восприятии поднялась в цене? — лукаво спросила она. — Общаясь со мной, вы еще не раз будете счастливо удивлены, обещаю вам. Что же касается Делакруа, то я с восторгом перечитываю его. — Она помолчала, задумавшись. — Как вы преобразились, слушая Бетховена! Наверное, таким вы были в восемнадцать лет — юным и восторженным. А я к этому великому глухому отношусь без преклонения. Его музыка способна истязать душу, порой я не переношу ее. Иногда мне кажется, что в его музыке заключены вместе и голуби и крокодилы.

Сейчас перед Тухачевским сидела совершенно другая, будто вовсе незнакомая ему женщина — совершенно не та, которую он видел и знал в постели. Она поражала своей светлой наивностью, была мечтательна, красива скромной и таинственной женской красотой, на которую хотелось молиться. Кроме того, она была умна, и чудилось, что в ее лексиконе ни за что на свете не возникнут те страшные, грубые и бесстыжие слова, которые она с бешеной энергией и страстью выкрикивала только что на ложе любви.

А в Девятой симфонии, не переставая звучавшей с пластинки, уже прорвался, исторгая ответный стон из души, человеческий голос:

Братья, в путь идите свой,Как герой на поле брани.

— Шиллер! — тут же воскликнула Зинаида Аркадьевна, явно стараясь опередить своего собеседника.

— Тише, послушаем, — умоляюще попросил Тухачевский. — Сейчас финал.

И тут зазвучал страстный призыв:

Обнимитесь, миллионы!Слейтесь в радости одной!

Они помолчали, застыв в немом изумлении, все еще не в силах освободиться от чарующей и всесильной музыки.

— В сущности, мы с вами следовали этому призыву, и наша совесть чиста, — первой заговорила Зинаида Аркадьевна. — А то вы уже небось страдаете, что изменили своей Нине Евгеньевне.

Тухачевскому было крайне неприятно это напоминание, воспринятое им как откровенно циничное. Впрочем, Зинаида Аркадьевна попала точно в цель: сейчас он и впрямь с раскаянием думал о прошедшей ночи.

— Мы с вами слились в радости одной! — все более настойчиво развивала свою мысль Зинаида Аркадьевна, и этим еще более восстановила Тухачевского против себя: как она может святые слова истолковывать так вульгарно и примитивно!

— Главное в другом, — осторожно, но твердо поправил он ее. — На пороге смерти Бетховен прославляет жизнь.

— Да, конечно, — против своего обыкновения легко согласилась она. Привыкшая возражать, она подивилась даже самой себе. — Бетховен призывает вступить в храм, где все люди станут братьями. Но любовь — разве она достойна храма? — Зинаида Аркадьевна вдруг резко переменила тему. — Я откроюсь вам. Я — провидица. И чувствую, что все происшедшее этой ночью, хотя и доставило вам как мужчине несомненное удовлетворение, представляется вам, как это ни странно, великим грехом. А для меня это — высшее проявление любви, ее апофеоз. Вот в чем разница между нами, дорогой мой командарм. Не отпирайтесь, не надо. — Она предупредительно вытянула тонкую изящную ладонь в сторону Тухачевского, как бы запрещая ему говорить. — Ваши оправдания ничего не изменят. Все равно вы будете отныне искать встреч со мной. Каяться, казнить себя и все равно звать меня к себе. И я обещаю вам не отрекаться от вас, пока вы не проклянете меня.

— За что? — удивленно спросил он. — Я вам бесконечно благодарен…

— Не надо, не надо, — оборвала она его. — Хватит о любви, тем более что я знаю наперед все, что вы сейчас скажете. Я хочу быть вам не просто любовницей, но истинным другом. Во всех ваших многотрудных делах. Поверьте, и здесь я не предстану перед вами в роли профана или дилетанта. Я достаточно хорошо знаю высшие военные круги, нашу армейскую элиту. И клянусь вам, в любой момент смогу предостеречь вас от неверных действий и о грозящей вам опасности.

— Не думаю, что мне может грозить какая-либо опасность, — не совсем уверенно произнес Тухачевский.

— Вы или наивны, или плохо информированы, — порывисто возразила Зинаида Аркадьевна.

— Давайте лучше о музыке и о любви, — попросил Тухачевский. — Поверьте, служебные темы возвращают меня от общения с вами в мой служебный кабинет. А как не хочется этого!

Зинаида Аркадьевна понимающе улыбнулась. Она удивительно тонко угадывала и даже предугадывала настроение Тухачевского и не противилась его желаниям и просьбам, напротив, сама шла им навстречу.

— Как я вас понимаю! — тут же воскликнула она. — К чертям все эти интриги военной элиты! Все равно ваши военные заслуги никому и никогда не удастся затмить.

— Благодарю вас за признание моих военных заслуг. Такая оценка из уст женщины имеет особую значимость. Это выше, чем оценка правителя. Тем более, что многие попытались бы опровергнуть ваше мнение.

— На вашем месте я бы ответила всем этим скептикам и недругам словами Наполеона, который говорил австрийцам, что Франция в Европе подобна солнцу на небосводе: она не нуждается в признании.