Колдунья - Александр Бушков

— Ну что вы, что вы, корнет! — замахал на нее Шлитте узенькими ладошками. — Никто вас не подозревает в подобных вещах… да и украшения подобные в числе украденных не значатся — мы ведь люди честные, с полицией живем душа в душу и стремимся быть в курсе всех новостей… Но поймите меня правильно, умоляю… Кроме вульгарной кражи, с драгоценностями случаются и прочие разнообразнейшие… коллизии. Весьма разнообразнейшие… Молодой дворянин всегда выпутается из неприятной истории, а все шишки достанутся бедному ювелиру…

— Меня, право, умиляет выражение «бедный ювелир», — сказала Ольга. — Все равно что «честный интендант» или… Ну, впрочем, неважно. Я же вам уже говорил, что дело совершенно чистое. Когда мы с офицерами были в увеселительной поездке, случайно наткнулись на клад. Именно мне поручили продать находку, узнав, что я еду в Петербург. Так что все честно… хотя вы правы, возможны некоторые… коллизии.

И она улыбнулась самым плутовским образом. Немец понимающе покивал головой: в конце концов, если клад найден на чужой земле, о чем хозяин не поставлен в известность, это и в самом деле являет собою нарушение законов империи…

— Ну ладно, ладно… — протянул господи Шлитте. — Давайте посмотрим…

Он взял лупу и принялся разглядывать сквозь нее не одно какое-то украшение, а всю кучку, лежавшую на расстеленной материи…

Ольга едва сдержала удивленный возглас. Из глаз немца исходило нечто вроде пучка светло-синего сияния, лупа его увеличила и словно бы расширила, так что драгоценности оказались в конусе синего света. Она старательно придала лицу безучастное выражение: обычному человеку замечать такие вещи никак не полагалось. Ай да Шлитте, выходит, непрост немец…

Продолжалось это недолго. Сияние погасло, ювелир отложил лупу и сказало словно бы с некоторым разочарованием:

— Да, вот именно…

С чем она столкнулась, с какой разновидностью колдовства, Ольга не могла определить — но подозревала, что это было что-то вроде проверки ее искренности, иначе почему немец стал уныл? Должно быть, и в самом деле увидел, что имеет дело с кладом, а значит, цену не собьешь так, как сбивают ее на заведомо ворованное…

Шлитте долго перебирал драгоценности, откладывая их по одной направо, шевелил губами, что-то прикидывал про себя. Потом принялся за монеты. Потом долго перебрасывал костяшки счетов, старательно бормоча под нос нечто непонятное. И наконец назвал цену.

Это был, конечно, не грабеж, но что-то чертовски к нему близкое. Ольга преспокойно назвала свою — уж в чем в чем, а в стоимости драгоценностей девушка с определенного времени прекрасно разбирается, даже не будучи колдуньей…

— Ограбить меня хотите? — взвился Шлитте.

— Ну что вы, — усмехнулась Ольга. — Наоборот, иду на некоторые уступки. И не говорите, что вы ничего на этом не заработаете, все равно не поверю…

Тяжко вздохнув, господин Шлитте осведомился:

— Господин корнет, вы случайно не из евреев? Нет? А немцы у вас в роду имеются? Или, на худой конец, греки?

— Полагаете, русский человек торговаться не приучен?

— Ну, большей частью…

— Считайте, что я — исключение, — сказала Ольга. — Давайте с этим покончим. Или вы даете мою цену, или я все-таки рискну пойти к Делонгу…

— Ах, господин корнет, кто бы мог ожидать, что под столь юной внешностью скрывается душа опытного торговца…

Он говорил что-то еще, плел пустяки, но Ольга не обращала внимания. Гораздо интереснее оказалось то, что слова немца сопровождало: от его плавно двигавшихся над столом ручек стали исходить полосы белесого тумана, пронизанные тусклыми искорками — они тянулись к Ольге, смыкались, словно закутывая ее в некий кокон…

Вот эти штучки она знала: клятый немец пытался, пусть и не особенно искусно, повлиять на нее, подавить волю, заставить согласиться на его цену. Нельзя сказать, чтобы он был особенно силен, но, судя по ухваткам, не новичок в этом ремесле, умело и уверенно действует…

Велик был соблазн треснуть его в ответ так, чтобы полетел вверх тормашками — с ним она бы справилась. Но выдавать себя не стоило, и Ольга сделала так, чтобы ювелировы заклинания обтекали ее, как вода обтекает неподъемный камень, бесцельно утягивались куда-то в пространство — и позаботилась, чтобы немец не понял, в чем тут дело, не догадался, не заметил отпора…

Прошло еще несколько минут, прежде чем господин Шлитте понял всю тщетность своих усилий и уныло замолчал.

— Ну, что же? — спросила Ольга, сделав такой жест, словно собиралась вновь все завернуть. — Я ухожу к Делонгу?

— Зачем же! В ваших аргументах есть рациональное зерно, и вы меня убедили, я обожаю логику, как всякий немец…

И он, страдальчески вздыхая, принялся выкладывать на стол ассигнации, имеющие хождение наравне со звонкой монетой, а также саму эту монету в виде серебряных рублей и золотых полуимпериалов. Ольга не сводила с него глаз, ожидая очередного подвоха, но не усмотрела такового: это были самые настоящие деньги, а не те обманные, что очень быстро превращаются в кармане когда в черепки, когда в угольки…

Дверь квартиры на Мойке ей распахнул пожилой лакей в криво застегнутой ливрее, выглядевший так, словно его разбудили — хотя было лишь два часа пополудни.

— А что, любезный, дома ли Алексей Сергеевич? — спросила Ольга с присущим гусару небрежным напором.

Сей немудрящий вопрос лакей обдумывал долго и в конце концов, пожав плечами, признался:

— Дома…

— Отлично, — сказала Ольга. — Доложи-ка, братец… хотя нет, я хочу сделать барину сюрприз. Скажи, пришел человек, превосходно его знающий, но ему самому не известный…

Посмотрев на лакея, она тут же сообразила, что задала бедняге чересчур сложную работу: никак не похоже было, что он сумеет все это правильно повторить. И торопливо добавила:

— Короче говоря, доложи: корнет Белавинского гусарского полка, поклонник его поэтического таланта…

— Ну и поклонялись бы себе, — проворчал сонный лакей. — Чтоб без беспокойств… Как я доложу, если барин, очень может быть, еще почивает… Он вчера, почитай, и не ложился…

— Работал? — поинтересовалась Ольга с тем почтительным трепетом, какой, конечно же, полагался восторженному поклоннику поэта.

— Какое там, — зевнул лакей. — В карты дулся ночь напролет… Говорю вам, ваше благородие, очень может быть, что и почивать изволит, а мне, простите великодушно, резону нет из-за каждого поклонника шею под вразумление подставлять…

Отступать Ольга не собиралась и, недолго думая, достала крайне весомый аргумент — серебряный кружок, на одной стороне которого раскинул крылья императорский орел, а на другой печатными буквами сообщалось, что достоинством эта монета в полтину. Сунула в руку лакею и обнадежила: