Колдунья - Александр Бушков

Внимательно посмотрев на нее, Топорков воскликнул с большим воодушевлением:

— Ах, вот как! Будьте покойны, Ольга Ивановна, гусары — народ сообразительный, и растолковывать дважды им не нужно… — он состроил ухарскую физиономию и подмигнул с глубокомысленным видом. — Совершеннейшая тайна! Ни одна живая душа… Можете на меня положиться!

Ольга обворожительно ему улыбнулась и отошла в глубь зала — увидела, что Бригадирша делает ей недвусмысленные знаки, прося подойти.

— Душа моя, — сказала старуха, кивая на свою соседку. — Вот тут Пелагея Саввишна хотела у тебя спросить…

Помянутая Пелагея Саввишна была особой крайне властного облика, с заметными черными усиками под носом и пронзительным взглядом, под которым всякий заранее чувствовал себя неловко, начиная за собой подозревать разнообразнейшие забытые прегрешения.

— Понимаете ли, милочка… — сказала старуха густым, почти мужским басом. — Я вот к вам приглядываюсь-приглядываюсь и все более убеждаюсь, что ошибки быть не может… Не удовлетворите ли любопытство?

— Извольте, — сказала Ольга выжидательно.

— Не расскажете ли, как к вам попали эти серьги и браслеты? Чем больше смотрю, тем яснее, что они — те самые…

Ольга нашлась моментально:

— Я их вчера приобрела в ювелирной лавке на Моховой. Знаете, одна из тех лавчонок, что служат еще и ломбардами… Хозяин, по-моему, совершеннейший прохвост, но камни, сдается мне, настоящие…

— Еще бы, — сказала Пелагея Саввишна. — Доподлинные персидские рубины. Второго такого гарнитура, пожалуй что, и нет, потому что француз Жакоб, который его мастерил, уже через полгода совершенно по-русски помер от водки, а прежде он таких вещей тоже не делал…

— Значит, вы их знаете?

— Ну еще бы, — пробасила старуха. — Мне ли их не знать, если батюшка мне их отдал в приданое за первым мужем, не к ночи будь помянут… Вы, милая, не огорчайтесь, вы, понятное дело, тут совершенно ни при чем, и я на драгоценности, не подумайте, не претендую. Зачем, коли вы их честно купили у мошенника-ювелира, а может, и не мошенника вовсе. Он-то тоже наверняка ни при чем. Слишком много лет прошло… Это, изволишь ли знать, мой первый муженек, когда окончательно запутался в картах да в векселях, прихватил все золотые безделушки, что в доме нашлись, а заодно и все мои драгоценности, да исчез так надежно, что последние сорок лет о нем не было ни слуху, ни духу. А теперь, вишь ты, всплыло кой-что… Интересно только, где все это время пролежало. Единственное, во что я не верю — что муженек, чтоб ему на том свете на мосту провалиться, жив-здоров и сам все это ростовщику продал. Во-первых, при его замашках и образе жизни ни за что бы не прожил сорок лет, а во-вторых, не стал бы драгоценности сии сорок лет беречь. За первым углом, наверное, и спустил, прощелыга…

Где пролежали все это время драгоценности, Ольга, конечно же, не собиралась рассказывать — ни к чему. Не колеблясь, вынула из ушей серьги, сняла браслеты и протянула суровой старухе.

— Возьмите, Пелагея Саввишна, и не спорьте. Мне они обошлись в сущий пустяк, а для вас это как-никак фамильное…

— Ох, да что ж ты, право, я ведь и не требую ничего такого… — отнекивалась старуха.

Правда, исключительно для виду: Ольга прекрасно рассмотрела, как загорелись у нее глаза, едва драгоценности оказались на ее сухой, сморщенной ладони, как глаза уставились в невозвратное прошлое, а лицо словно бы помолодело чуточку. И она вдруг поняла, что эта костлявая мужеподобная старуха, никаких сомнений, в молодости была очень красива…

— Ну, спасибо, душа моя, коли так, — сказала старуха, любуясь рубинами с отрешенной улыбкой. — Уважила великодушно… Считай, что я теперь твоя должница на всю оставшуюся жизнь… Хотя сколько мне осталось этой жизни, если подумать… Так что, если будут какие нужды, просьбы и неотложные дела, поторопись. Где найти графиню Закремскую, тебе всякий покажет…

Ольга посмотрела на нее с неподдельным интересом: оказывается, это и была легендарная графиня Закремская, звезда екатерининского царствования, причина несказанного множества дуэлей и сумасбродств…

И еще подумала, что впредь с драгоценностями из клада нужно обращаться осторожнее: поскольку все они, наперечет, достались закопавшему клад неправедным путем, могут случиться и более досадные неожиданности. Судя по всем приметам, клад был закопан давно, очень давно, но тем не менее…

…Когда они все уже сидели в карете, Бригадирша что-то принялась рассказывать про свою давнюю подругу, графиню Закремскую, уважаемую всеми императорами, вплоть до нынешнего. Ольга слушала плохо, она смотрела в другую сторону, на отъезжавшую карету камергера Вязинского.

Стояла петербургская белая ночь, и она прекрасно рассмотрела то, что, кроме нее, вряд ли кто-то другой мог сейчас увидеть, — иначе окружающие не вели бы себя так равнодушно…

Кучер на козлах камергерской кареты был самый обыкновенный, осанистый и пузатый, высоко, чуть ли не под мышками, подпоясанный согласно щегольству представителей этого ремесла, в высокой шляпе с неизбежными павлиньими перьями. А вот на запятках вместо двух ливрейных лакеев помещались два неприятных и странных создания: сгорбленные, какие-то корявые, с лицами, напоминавшими в профиль крючконосые птичьи головы. То ли они с ног до головы заросли клочковатой неопрятной шерстью, то ли были укутаны в какие-то неописуемые лохмотья, изрезанные тонкими полосками. Одним словом, существа, заведомо не принадлежавшие этому миру.

Так они и укатили на запятках камергерской кареты в белую ночь, нелепые и корявые. А поскольку никто, кроме Ольги, не обратил внимания на этакое зрелище, то либо они были невидимы для окружающих, либо обычному глазу представали вполне благообразными лакеями-людьми, с которыми все в полном порядке, ничем не выделяются…

Под журчащий говорок Бригадирши Ольга погрузилась в раздумья. Здесь, в Петербурге, она уже не раз ощущала близость некоей другой жизни — и речь шла вовсе не о камергере, графе Биллевиче и их компании. Просто-напросто, как почувствовалось с первых дней, в Петербурге были и другие жители, не имевшие отношения к человеческому роду. Ольга ни разу их не видела, но много раз чувствовала. Человеческим языком этого не объяснить — то средь бела дня на одной из главных улиц столицы натыкаешься на медленно тающий в воздухе клок алого, причудливого, неправильного тумана, неопровержимо свидетельствующего, что кто-то совсем недавно тут магичествовал; то прямо в богатой гостиной обнаружишь на паркете свежий след, которого никто кроме тебя не замечает; то ночью над спящим городом режущей нотой пронесется никем из обычных людей не услышанный вой, символизирующий что угодно, только не доброе, безмятежное, веселое; то боковым зрением отметишь прошмыгнувшее нечто, умчавшееся прежде, чем удастся его опознать. То… Да мало ли! Главное, здесь, как она знала совершенно точно, помимо людей, обитало еще и другое племя, до поры до времени их пути-дорожки пока не пересекались, но к возможной встрече следует приготовиться заранее, потому что неизвестно, чего от нее ждать…