Post-scriptum (1982-2013) - Джейн Биркин

мой друг Джоб. О, как грустно было прочитать в газетах на прошлой неделе сообщение о его смерти, с фотографией!» Не может быть, только не он… «Да, да, простите меня за то, что вам пришлось вот так об этом узнать». Моряк, товарищ Джоба по Сопротивлению. Это было такое неожиданное известие, и как раз перед тем, как идти к Аммону, который ремонтировал суда в маленьком порту Пемполя[219], у меня был бледный вид. Каждый раз, как мы с О. заезжали в Биник, я думала, что надо бы позвонить Джобу, еще вчера… Знал ли он, что я говорила о нем на телевидении, в «Полуночном круге»? Я всегда упоминаю о нем, говорю про его карманный фонарь и про то, как он проходил по минным полям и раскладывал носовые платки, чтобы другие могли пройти безопасно. Дорогой Джоб, пляж Бонапарт, мой собственный отец в его руках, «Прощай, Дэвид». Надо назвать его именем улицу, он заслуживает проспекта или площади. Папа так любил его – скромного, обязательного, честного. Завтра поеду в Биник, положу цветы, зайду к Жанне… Бедные кости на кладбище. Я восхищаюсь им больше всех, последнее воспоминание – как он стоит над пляжем Бонапарт, смиренно, под знаменем и под дождем.

Кот Мармелад очень недоволен, лесная мышь от него ускользнула! Малышка Лу рассуждает о жизни и о любви, я говорю ей, что надо все записать. Мармелад ушел, моя Лу завтра тоже уедет… Что сказать? Думать о ее отсутствии… Я люблю ее так, как если бы она была частью меня, живой и боевой частью меня, со своим собственным видением, оптимистичным и беззлобным. Нет, это не я, у нее есть еще и жизнь, которая меня не касается, Жак, остров[220], ее друзья, а главное – ее отношение к ним. Я не вполне уверена в своем мнении о ней, я не понимаю, о чем я говорю, это ее жизнь, окутанная неведомой мне мудростью и наполненная оптимизмом, который мне тоже неведом. Я любуюсь ее душой, и это немало, я не могу сказать, что она моя, мне надо постоянно напоминать себе о том, что я – только половина ее, вторая половина – Жак, и я нахожу в ней его свойства. Нечто искреннее, что образует центр… Нечто сильное, чего я в нем не распознала, но оно там было. Лу сказала, что ей хотелось бы иметь ребенка. О. ответил, что это был бы фрик. Лу сказала, что она тоже фрик. В этом вся Лу.

* * *

19 октября

Малышка Лу и Бетти уснули в машине. Кто бы мог подумать, особенно судя по последним страницам моего дневника? Лу решила вернуться в Париж за два дня до того, как начнутся мои концерты, она отправляла мне панические факсы, объясняла, что на этот раз она хочет заниматься, хочет научиться вести интеллектуальные разговоры. Жак был во Франции, она осталась бы совсем одна на Сен-Бартелеми. Планы мгновенно изменились. Я очень горжусь тем, что сумела за два дня записать Лу в ту школу, в которой она хотела учиться, частную и с высокими требованиями, оставалось всего два места. Я пришла на встречу вместе с Габриэль под проливным дождем. Сказала директору: «Здравствуйте, спасибо-спасибо-спасибо! Я уверена, что Лу завтра будет здесь». – «Как вам будет угодно…» – промямлил тот.

* * *

Я продала дом на улице Ла-Тур, чтобы быть поближе к Оливье, и даже подумывала о том, что когда-нибудь у нас с ним будет квартира. А пока я нашла меблированную квартиру в доме напротив, на том же этаже. Когда мне не спалось, я видела его лицо в свете лампы, в пижаме переходила через улицу, и он читал мне «Замогильные записки» до тех пор, пока я не успокаивалась и не возвращалась к себе. Так мы прожили полгода, пока не нашли квартиру на улице Жакоб, над издательством Seuil, в конце концов он в ней так и не поселился.

* * *

Я рванула в Бельгию, чтобы в тот же вечер петь. Я договорилась с одной студенткой, что она каждый вечер с 19 до 21 часа будет делать уроки с Лу. Жак предложил, чтобы Лу осталась в моей квартире и уроки бы с ней делал Оливье! Может быть, она красиво описала ему расположение наших квартир на улице Одеон – окна в окна. Я уже видела ее на последнем месте в классе лицея Монтеня и как она все вечера проводит со своей бандой в Dogs Café, пока простодушный Тигр пьет пиво перед своим компьютером!

Представь себе мою гордость, у Лу по литературе 17/20, по географии 14/20. Она в самом деле хочет учиться, другие вообразили бы, что у нее в Париже бойфренд и она морочит матери голову, рассказывая мне всякие небылицы. Кейт сказала, что возьмет ее к себе, но, зная правила Филиппа[221], я понимала, что они страшно несовместимы, у них тесно, Лу дикарка, а они любители порядка, Роман был доволен, но Кейт предвидела возможные осложнения. Шарлотта сказала, что с удовольствием будет время от времени брать ее к себе, но не хочет строго с ней обращаться.

У Лу завтра три контрольные работы, я не должна на нее давить, я так за нее рада, и она занимается до одиннадцати вечера. Но все такая же веселая, господи, как мне повезло.

Кстати, о везении. После одного из вечеров в «Олимпии» я заметила, что Тигр наорал на меня, как в «Грозовом перевале». «Я – не Серж Генсбур, я три недели был к твоим услугам, ни один мужчина этого не делал. Я был очень терпимым!» Это правда. Я посмотрела, как он ест скумбрию прямо из банки, а потом в спальне села читать его книгу! Тише воды ниже травы.

Мы вернулись в Париж, больше не выступаем, все закончилось, люди не приходят, это слишком дорого. Я так плакала вчера вечером, называя имена моих музыкантов, это так больно, я чувствую свою ответственность за них, за мое маленькое войско, и я горжусь ими. «Другую!» – кричала публика. Это было так, как если бы тебе сообщили, что твой ребенок умирает, ты говоришь – нет, это невозможно, он же еще дышит. Не убирайте трубки, дайте ему шанс. Тигр был в ярости, он хотел заложить бомбу в «Фонограм» и убить Розу[222]. Мне было немного стыдно, оттого что он знал – успеха, на который я надеялась, не было, но поскольку никто не умер… Я смогу больше времени проводить с Лу и сделаю