Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

Она могла выполнить приказ и спасти свою семью. Какая насмешка! Хлесли, которые всегда так боялись библии дьявола, в результате окажутся обязаны ей жизнью!

Спокойный голос снова дал о себе знать: «Ты, кажется, что-то забыла?»

Не что-то, а кого-то. Вацлав! Она уставилась в одну точку. Вацлав… ведь именно он тогда, вместе с Адамом Августином, не дал осуществиться плану Себастьяна! Но его она может впутывать в это дело ничуть не больше, чем своего отца, потому что месть Себастьяна направится и на него тоже. Не говоря уже о том, что существует и еще одна, совсем другая, причина не вмешивать Вацлава в данную проблему.

Потому что он, строго говоря, вовсе не член семьи, а подкидыш?

Нет, так она его никогда не воспринимала. Дело было совсем в другом.

Ей точно так же тяжело было бы осознавать, что она стала причиной его гибели, как если бы в ловушку угодил ее отец, Киприан.

Спокойный голос хотел еще что-то сказать, но она задушила его, мысленно крикнув: «Нет!»

Лошадь встала на дыбы, и Александра с ужасом заметила, что резко натянула поводья. Тем не менее животное было слишком истощено, чтобы долго гарцевать на задних ногах, и всадница вновь обрела контроль над ним. Сердце ее колотилось, она задыхалась. Спокойный голос воспользовался ситуацией и сказал: «Потому что он – отец твоего единственного ребенка, и ты никогда не сможешь отрицать этого. Потому что его имя ты шептала на ухо незнакомцу, пребывая на вершине наслаждения…»

– Нет! – крикнула она. – Нет!

«…потому что ты любишь его».

Она в отчаянии покачала головой, но это была правда, и кому это знать, как не ей?

Он спас ей жизнь и чуть не поплатился за это собственной; он долго ждал, пока она наконец не решилась принять его ухаживания; он остался поблизости, когда она оттолкнула его, так как испугалась того, какие чувства вызвала в ней единственная ночь любви, и после смерти того, кто впервые завладел ее сердцем, больше никогда не хотела ощутить такую всеобъемлющую любовь к мужчине – и он без единого упрека принял ее заявление. Она солгала ему в том, что касалось отца Мику, и сочеталась браком с мужчиной, которого не любила, но считала опорой в том, чтобы сохранять тайну от Вацлава. Она смотрела, как он пытается приободрить смертельно больного Мику, и снова солгала ему, лишив возможности побыть отцом своему сыну в последние мгновения его жизни. О боже, она обманывала его в отношении всех и вся, унижала и отталкивала, пока это не превратилось в привычку, которая оказалась сильнее ее настоящих чувств. Он обрел душевный покой в церкви и, тем не менее, дал ей понять при расставании, всего неделю назад, что готов отдать жизнь – за нее! Она так виновата перед ним, что уже нет дороги назад, она никогда не сможет вернуться к нему. Все, что она может сделать, это защищать его так, как она защитила бы своих отца и дядю.

– Нет, – прошептала она и поняла, что плачет. – Только не ты, Вацлав. Только не ты… Целительница не может оставить надежду, не так ли? Даже если пациент – ее собственное сердце…

Александра хлестнула поводьями. Она слишком задержалась. Впереди лежит Оксенфурт; еще на пути сюда они там останавливались. Она успеет добраться до города до наступления темноты.

12

Сначала Самуэль думал, что Эбба не выдержит такой бешеный темп. Три дня спустя он уже боялся, что это он не выдержит, а глядя на багровые лица своих людей, вздрагивавших каждый раз, когда их растертые до крови ягодицы ударялись о седло во время галопа, он понимал, что подобные опасения тревожат не только его. Собственно, такие вещи не должны случаться с кавалеристом, но годы, прошедшие с битвы при Лютцене, они провели в основном в цепях, а не на спинах лошадей.

Они сделали большой крюк: сначала на северо-восток, а затем поехали почти напрямик в восточном направлении. Под Аусигом они переправились через Эльбу. Путь пролегал через страну, усеянную густыми лесами, над которыми возвышались горные пики, скалы и крутые холмы, образуя прерывистую, протянувшуюся с запада на восток цепь. Эбба провела их вдоль этой цепи, мимо населенных пунктов, выглядевших такими мирными на фоне зимнего ландшафта, что Самуэлю казалось, будто они выехали из реальности и попали в чудесный сон – или в прошлое, такое цветущее, пока не пришла опустошительная война. Этот пейзаж дал ему понять, что с момента высадки шведской армии на острове Узедом он больше не видел ни одного участка земли, по которому бы не прокатилась война или который не стонал бы как раз в данный момент под актами насилия. Смоландский полк был, само собой разумеется, одним из первых, вступивших на земли империи. Когда это было? Лето 1630 года… У Самуэля закружилась голова, когда он направил лошадь через замерзшую дорогу к Эббе Спарре. Восемнадцать лет! Восемнадцать лет войны, шестнадцать из них – в цепях и плевках бывших товарищей. Внезапно его охватила уверенность, что он больше не увидит гордого, решительного ротмистра Самуэля Брахе, которым он тогда был. В то время ему было чуть за тридцать. Сейчас – под пятьдесят. Что он получил, кроме понимания того, что каждая война – это ад? Он подозревал, что если бы ему встретился сейчас он сам, но на восемнадцать лет моложе, он презирал бы себя как нелепого болвана.

Эбба натянула поводья и пустила лошадь шагом. Самуэль поднял руку, и отряд за ними тоже замедлил темп. Самуэль слышал, как тяжело дышат его люди. Эбба покачала своей темно-рыжей гривой и снова надела шляпу, съехавшую на затылок. Ее щеки пылали, но глаза пылали еще сильнее.

Она с трудом переводила дух и оглядывалась, наконец остановила лошадь.

– Ты знаешь, где мы находимся? – спросила она. Самуэль пожал плечами.

– Я знаю, куда ехать, чтобы вернуться в Вунзидель, – ответил он. – Если я когда-нибудь настолько сойду с ума, чтобы хотеть этого.

Она обвела широким жестом всю округу.

– Это вотчина дьявола, – заявила она и подмигнула ему. – Правда, похоже? Видишь вон там, впереди, густой лес и возвышающиеся над ним светлые скалы?

– Да.

– Местные называют их «города в скалах». Что это такое на самом деле, я не знаю – я только знаю, что их следует сторониться. Между городами в скалах и цепями холмов на севере лежит узкая долина. Там находятся несколько деревень и рыночная площадь. Когда проедем их, то окажемся почти у цели. – Она широко улыбнулась. – Никак не могу дождаться.

– Ты очень хорошо ориентируешься здесь.

Она пожала плечами.

– Все из вторых рук. Оба иезуита, которых Кристи… – Она неожиданно замолчала, склонила голову набок и снизу вверх посмотрела на Самуэля. – Уж перед тобой-то мне не нужно притворяться, а, Самуэль Брахе?

– Как бы ты ее ни называла, ваша милость, для меня и моих людей она остается «ее величеством королевой».

– Почему меня не отпускает подозрение, что ты называешь меня «ваша милость» только тогда, когда хочешь высмеять?

– Я не насмехаюсь над тобой, – возразил он. – Но мне иногда кажется, что твоя близость к нашей королеве больше того, что может вынести простой солдат вроде меня. Тогда я создаю дистанцию между нами.

– Значит, если я стану называть ее «величество», ты снова станешь звать меня Эббой?

– Весьма возможно.

– Я люблю ее, – ответила она и посмотрела на него. – Я люблю ее больше жизни. Я не верю ни в дьявола, ни в то, что книга может быть проклятием, ноя отправилась в этот поход, Самуэль вздохнул. Он посмотрел в небо и в сотый раз подумал о том, что, собственно, изнутри библиотеки его обычно не бывает видно. Но в библиотеке монастыря Браунау действовали другие правила: небо заглядывало внутрь, обрамленное почерневшими балками бывшей крыши. Самуэль оттолкнул ногой обугленные доски и освободил кусок пергамента, на котором можно было рассмотреть часть буквицы. Остальное сгорело, оставив в качестве единственного следа лишь неровный, иззубренный черный край на остатке пергамента. Буквица была искусно украшена. Кусок пергамента мог пролежать под досками и тридцать лет; погодные условия вытравили все цвета из этого произведения искусства, кроме красных контуров капталов и глубокого индиго в некоторых местах. Золотые нити сверкали на темно-синем фоне. Очевидно, этот предмет некогда был прекрасным и вызывал благоговение. Остаток пергамента представлял собой монастырь Браунау в миниатюре. Самуэль покачал головой. Разочарование комом встало у него в горле.

– Что с людьми у ворот монастыря? – спросил Самуэль.

Один из рейтаров, которого Самуэль поставил на пост у окна, ответил не оборачиваясь:

– Их стало больше, ротмистр.

– Сколько примерно?

– Без женщин и детей? Около сотни.

Самуэль что-то буркнул. Он перехватил взгляд Бьорна Спиргера и заметил:

– Сотня жалких оборванцев, Бьорн. Причин для беспокойства нет.

– Разве я что-то сказал, ротмистр? – Спиргер пожал плечами.

– Что с нашим особым другом?

– Все еще здесь, – ответил мужчина у окна.