Мудрец - Кристофер Сташеф

Миротворец подошел к началу прохода и дал остальным знак двигаться вперед. Они пошли медленно, опасливо, взгляды их устремились все выше и выше: на туловище, которое было намного шире ног, плечи — еще шире туловища, и руки, бугрящиеся мышцами, блестящими от пота, такими же могучими, как ноги.

Венчала тело огромная голова с седой бородой и блестящими глазами, в которых отражался огонь. Лицо, некрасивое, покрытое копотью, принадлежало тому, кого ничего не занимало, кроме собственного дела.

Великан был в три раза выше человека. Его окружали ровно сложенные металлические болванки, драгоценные камни и другие материалы. Перед кузнецом кипел в котле расплавленный камень. В тот миг, когда путники увидели его, одной рукой он сжимал щипцами над расплавленной породой металлический брусок, а другой потянул за рукоятку, которая была скорее всего стволом векового дерева. От расплава к бруску взметнулось пламя. Кузнец-великан отпустил рукоять; ревущее пламя ослабло, он перенес брус на наковальню из черного металла, которая была выше человеческого роста, шириной с лодку, и весила наверняка немало.

Он работал молча. Когда он обрабатывал брусок, глаза его блестели. Китишейн могла бы поклясться, что он не заметил их появления, но вскоре кузнец отложил брус, чтобы тот остывал, и заговорил голосом, от которого по пещере пронесся гул, подобный грохоту землетрясения.

— Зачем ты пришел сюда, Огерн? — Он повернулся и злобно поглядел на Миротворца. — Чего тебе понадобилось в моей кузнице? Мало тебе было проваляться несколько веков в постели с моей женой?

Словно пораженные громом, друзья уставились на Миротворца.

А щеки Миротворца раздулись от гнева, и он заговорил с великаном так, будто тот был надоедливым деревенским сплетником:

— Никогда она не была твоей женой, Аграпакс!

— Не была, но должна была стать, поскольку улинов осталось так мало, а мы с ней — двое самых могучих. Ты украл ее у меня, малявка!

— Я не мог украсть у тебя то, что тебе не принадлежало! У тебя никогда не было прав на нее, да и быть не могло, ибо ты на нее и внимания не обращал! Мыслями ты всегда возвращался в свою кузницу. Ты и ушел бы в кузницу исполнять свои новые замыслы, бросив ее! Нет, никогда ты не смог бы стать верным мужем, ибо ты всегда был обвенчан со своим искусством!

— Все те же старые песни. — Кузнец-великан отвернулся и плюнул на наковальню. — На самом деле все женщины считали меня уродом. Разве что только какая-нибудь захотела бы добавить чудесного кузнеца к перечню своих побед. Я криворукий, хромой, весь в ожогах, косоглазый, длинноносый и неуклюжий. Ну да ладно, мои металлы любят меня, а я люблю свои металлы.

Китишейн подумала, что из всего сказанного только это и было правдой. Верно, великан выглядел неказисто, но вовсе не уродливо, и хоть он был огромен, но его могучие мышцы сами по себе были весьма привлекательны. Он был не из тех, кого женщины выбирают в любовники — но в мужья? И это было бы вполне возможно, будь у него не такой скверный характер.

На Кьюлаэру же Аграпакс произвел ошеломляющее впечатление. Кьюлаэра любил действовать, он был воином, он всегда чувствовал странное чувство превосходства над кузнецами, ковавшими для него оружие, — и вот он увидел кузнеца, который мог просто по рассеянности его раздавить, расплющить гигантским молотом, а потом вернуться к своей работе, ничего не заметив! Он увидел кузнеца, который не интересовался ничем, кроме своего искусства, но который запросто убил бы Кьюлаэру, приди тот сюда в одиночку.

Но он пришел не в одиночку, что было еще хуже. Чувствовать себя мелюзгой рядом с кузнецом было достаточно неприятно, но, узнав, что воспитавший его учитель, учитель, которому он смел дерзить, — мифический Огерн, Кьюлаэра почувствовал себя настоящим олухом. Как он вообще мог помыслить о бунте! Ему нестерпимо хотелось не думать об этом, он твердил себе, что этот старик — простой смертный, названный в честь великого героя. Но когда Кьюлаэра услышал, как сам Аграпакс обращается к этому человеку, как к равному, чуть ли не близкому знакомому — хоть и без приязни, — услышал, как Огерн отвечает Аграпаксу, не пресмыкаясь, имеет дерзость поучать бога, — сама душа как будто съежилась внутри него. И даже если бы он смог отрицать все остальное, причина распри была совершенно ясна: Огерн был любовником улинки! Этот бродячий учитель был, возможно, и до сих пор ее возлюбленным!

О ком еще, кроме самой Рахани, они могли говорить?

Смертный мудрец Миротворец, к которому Кьюлаэра все время относился как к презренному нищему старику, жил с богиней, с той самой богиней!

Нет, не с богиней — с улинкой, поправил себя Кьюлаэра. Всего лишь улинкой. В конце концов, так сказал Миротворец, а какой смертный мог знать больше, чем Огерн?

— И все-таки мне хочется поколотить тебя. Ты богохульник, раз якшался с улинкой, Огерн, — проревел кузнец. Он взял щипцами новый брус металла и принялся изучать взглядом его поверхность.

— Ну, поколоти, — сказал Огерн тихо и, пожалуй, даже сочувственно. — Поколоти, если у тебя хватает смелости прогневать дух Ломаллина.

Аграпакс изучал тускло блестящий металл.

— Дух или не дух — Ломаллин по-прежнему всесилен.

— Дух или нет, — ответил Огерн, — но ты бы не рискнул потерять расположение одного из тех немногих улинов, которые относятся к тебе дружески.

Аграпакс нетерпеливо пожал плечами:

— Ломаллин ко всем относится дружески.

— Даже ко мне, — сказал Огерн. Аграпакс долго смотрел на огонь. Наконец он повернулся и сухо кивнул мудрецу:

— Это так, поэтому я буду разговаривать с тобой вежливо, ибо друг моего друга — мой друг. Скажи же мне, Огерн, — зачем ты пришел сюда? Зачем ты искал меня?

Огерн кивнул на самого рослого из своих попутчиков:

— Этого воина зовут Кьюлаэра. Он взял на себя выполнение долга, обещанного тебе другим.

Улин уставился прямо на Кьюлаэру.

— Взять на себя долг и ношу за другого, когда тебе самому это не нужно? Что же ты за глупец, смертный?

В этот миг Кьюлаэра и в самом деле почувствовал себя глупцом.

— Я глупый человек, великий Аграпакс.

Одобрительный блеск появился в глазах кузнеца.

— Он учтиво разговаривает по крайней мере и, возможно, наделен зачатками мудрости. Чей же долг ты взял на себя?

— Од... одного короля, он живет в нескольких неделях пути отсюда, — сказал Кьюлаэра. — Его зовут Орамор.

— Орамор... Орамор... — Кузнец отвернулся, нахмурился, перекатывая имя, словно камешек во рту. — Не припомню. И все же не так много людей ко мне приходило, чтобы я их напрочь забыл. Что он мне обещал?

— Отдавать вам первый урожай его полей и пастбищ, о Кудесник.