Державы Российской посол - Владимир Николаевич Дружинин

— не ошиблась. И много детей, из которых выживут пятеро. Двух ангелочков, взлетевших в рай, не досчитала. Бог сохранил сыновей, — наверно, не зря…

Видение, неотступное видение торжества Собесских небывало отчетливо — она просыпается от звонов и пения в честь коронации, от епископского баса, от пушечного салюта… За завтраком она рассказывает, вспоминая мельчайшие подробности. Епископ, чернобородый красавец, еще молодой, корону держал неловко, словно она жгла его…

— Смейтесь, смейтесь над матерью! — корила сыновей. — Бывают часы прозрения, бывают, клянусь мадонной!

— Епископ уронил корону, матушка, — шутил Александр.

Поев, он уходит к своим книгам. Константин неразлучен с Толлой, они обнимаются то на бархате диванов, то на коврах — меняют декорацию поэмы, как объясняет принц. Однажды королева невзначай застала их, войдя в мавританскую гостиную. Толла вскочила, умоляя извинить, ее груди не вздрагивали при движении — крепки, точно яблоки. «Как у меня когда-то», — подумала Мария-Казимира.

Она уже спрашивала сына, сперва мимоходом, посмеиваясь, потом настойчивей — не устал ли он от ненасытной южанки?

Александр завидует младшему брату, тайно ревнует… Присутствие Толлы во дворце бывает в тягость. К себе она не едет, боится. Какие-то негодяи изукрасили подъезд палаццо ди Палья неприличными надписями, разбили камнями окно.

А главное, пока это воплощение сладострастья здесь, Константина не оторвать…

Куракин говорит, царь поддержит обоих. Два короля, связанных братскими узами, — возможно ли желать лучшего? Польша и Венгрия в альянсе между собой и с Московией, новая сила у самых ворот Вены… Москаль неглуп, развернув карту, он показал неопровержимо — император, ослабленный потерей Венгрии, будет вынужден примкнуть к русско-польско-венгерскому союзу. На востоке Европы образуется оплот, неприступный для лютеран, для турок…

— Близится осень, ваше величество, — сказал Куракин. — А ведь король Карл собирался праздновать летом викторию в Москве. Стратег, знаменитый молниеносными ударами… Вывод извольте сделать сами…

Бесспорно — мощь Московии возросла, а шведская клонится к закату. Кто, кроме царя, протянет руку Собесским?

Он хитер, москаль. Он старается навещать как можно реже. Зато француз зачастил — сыплет анекдотами и вскользь выпытывает.

Несмотря на жару, в палаццо Одескальки кишмя кишат визитеры. Никто не спрашивает прямо, что нужно здесь царскому послу? Вопрос читается в маленьких серых, мышиных глазах кардинала Ланьяско, посла Саксонии. Таится в чертах холеного венецианца — его широкие ноздри забавно шевелятся, как у собаки, почуявшей дичь. Будь царь Петр суверен малозначительный, — его посол не вызвал бы столько волнений, догадок, пересудов.

К тому же Паулуччи, старый друг Паулуччи не посоветует дурного.

— Царь Московии единственно полезный вам потентат, — слышит от него Мария-Казимира. — Но вы не готовы. Принц Константин погружен в любовные утехи…

Он не забывает напомнить, что Собесским требуется и благословение папы. От него зависит дать принцам подобающий эскорт — время неспокойное, император воюет с королем Наполя, Рим пропускает через свои земли австрийские войска.

— В интересах вашего королевского дома, равно как и в интересах церкви, уладить прискорбное недоразумение…

Кардинал брезгливо поджимает губы — имя куртизанки не осквернит его уст. Толла, милая Толла, — как она встряхнула Рим, этот город, прокопченный ладаном!

— Святой отец милостив к вам, невзирая ни на что. Он проявил великое терпение…

И ждет признательности, продолжает королева про себя. Бедная Толла, необузданное дитя природы! Она украсила Рим лучше, чем изваяния из камня и бронзы, но он не оценил ее.

Что же, в конце концов для нее сделано достаточно. Она богата. У нее есть титул, пускай спорный. Она отстоит его — женской своей властью.

Разговор, определивший судьбу Толлы, был мучительный, но короткий.

Вызвав Константина, Мария-Казимира оделась по-турецки — шальвары, свободное платье почти до колен. Сунула кинжал под струящийся шелк.

— Ответь, — приказала она, — желаешь ли ты быть моим сыном?

Принц смутился.

— Я вижу только любовника Толлы, — бросила она, не дав ему раскрыть рта. — Собесского, князя Собесского, которого ждет трон несчастной Польши, я не вижу.

— Но, матушка…

— Толла уедет отсюда. Прощайся! Она уедет сегодня же, иначе завтра ее заберет стража. Я дала разрешение губернатору.

— Вы… вы убиваете меня, — произнес принц нетвердо.

— Первой умру я, — она шарила в шелку, не нашла сразу рукоять кинжала и выругалась.

Сталь блеснула, Константин отшатнулся, заморгал.

— Я уеду с ней… Или погибну на пороге…

Кинжал маячил перед ним, и он не спускал взгляда с клинка, вращал глазами. Вид у принца был нелепый, и Мария-Казимира расхохоталась.

— Дурак. Твой труп ей не нужен. Ступай, приведи ее!

Он вышел. «Сбегут», — вдруг подумала она. Мысленно она поставила на место Константина его отца. Ян бы не уступил. О, Ян пожертвовал бы всем ради своей Марысеньки…

Нет, не сбегут… Часы — серебряный диск, вправленный в грудь фавна, — стучали отчаянно, спешили куда-то. Две семерки, две семерки… Вдруг почему-то вспомнился лес в окрестностях Варшавы, далекие зовы охотничьих рожков, подушка мха под головой — одно из первых свиданий с Яном.

Ей почти хотелось, чтобы любовники сбежали…

Они явились. Что он сказал Толле? Мать покончит с собой… Но ведь не верит же в это, не верит… Стоит у двери, пристыженный. Конечно, он устал от наполитанки.

Целомудренно запахнув халат, Толла поникла и нежно обхватила ноги королевы.

— Я сама хотела… Я не могу так… Я будто в осаде… В Риме столько злых…

Девочка не успела поправить волосы, освежиться духами. От нее пахло постелью, юностью.

— Уходи! — крикнула она сыну. — Мы будем плакать.

Она решила вызвать слезы, но задуманной сцены не получилось — Мария-Казимира разрыдалась искренне. Жаль девочку и жаль себя. Подушки мха под головой, того, что минуло, и того, что упущено.

«Две семерки, две семерки», — бежало в сознании, вместе с цоканьем часов.

Мария-Казимира встала с лесного ложа. В ней ширилась нежность к Толле. Девочка благодарит. Она отдает любовника матери, трону…

— Дай бог тебе настоящего мужчину…

Чистая душа, ребенок, который беззаботно играет сокровищем, своим телом. Жаждет доставить только радость, а встречает злость. Бедная девочка — теперь нет таких мужчин, как Ян. Ты не испытала любви, нет, не испытала. Твое тело полно неведения. Константину почти сорок, но он еще сосунок.

«Две семерки, две семерки…»

Часы застучали громче и словно втеснились в мозг.

Королева слегла. На другой день она добрела до окна, чтобы помахать наперснице. Вслед за каретой графини ди Палья двинулись строем польские орлы. Константин на вороном аргамаке гарцевал впереди. Он проводит куртизанку до городских ворот.

Из толпы в карету летели цветы. Принца же простонародный Рим наказал хмурым молчанием.

— Поляк был похож на побитую собачонку, — смеялся кавалер Амадео, рассказывая новость Куракину. — Он ничтожество… А