Шотландия. Автобиография - Розмари Горинг

«Как судья матча на Мусселбургском поле между Моррисом и Парком, я удостоверяю, что первые тридцать лунок были сыграны 22 апреля и по моему решению оставшиеся шесть лунок были доиграны Моррисом в сегодняшний день. Поэтому я объявляю Морриса победителем.

Подпись:

Доктор Ливингстон найден Генри Мортоном Стэнли, ноябрь 1871 года

Дэвид Ливингстон

Говорят, за свою жизнь миссионер Дэвид Ливингстон обратил в христианство два народа. Однако не в этом его главное наследие: он — один из самых отважных исследователей всех времен, который не только был первым белым человеком, совершившим путешествие в сердце Африки, но и предпринял свою отважную экспедицию, будучи полностью осведомлен о процветающей там работорговле, отчасти благодаря и ему она была в конце концов запрещена в 1873 году, в год его смерти. Вести дневник у него вошло в привычку, и он, когда у него кончались чернила, заменял их соком растений. Когда подходили к концу запасы писчей бумаги, он использовал для дневника любые клочки бумаги или вносил новые записи поверх старых, что сделало их расшифровку крайне трудным делом. Читать поздние дневники Ливингстона, написанные им в ходе изматывающих и психологически тяжелых экспедиций к Великим озерам, довольно тягостно. Оставшись в одиночестве после смерти в 1862 году своей бесстрашной жены Мэри, он очень тяжело болел и совершенно пал духом, и его душевное состояние еще больше ухудшилось из-за племенных раздоров, свидетелем которых он стал. В дни, предшествующие приведенным ниже записям, он дважды едва избежал гибели от копья и при нападении из засады на его отряд. Здесь он рассказывает о событиях, приведших к знаменитой встрече в Уджиджи, на берегу озера Танганьика, с американским журналистом Генри Мортоном Стэнли, которого отправили узнать, что случилось с Ливингстоном и жив ли тот вообще. Приведенные Ливингстоном даты не совпадают с датировкой Стэнли, по словам которого встреча состоялась в ноябре, а не в октябре.

Пройдя через страну со смешанным населением из баруа и багуха, дважды переправились через реку Лонгумбу и приблизились к большому горному массиву, протянувшемуся западнее Танганьики. От владений Мокванивы до озера Танганьики примерно десять больших переходов по светлому лесу. Народ держится не слишком дружелюбно. Они слишком хорошо знают чужестранцев, чтобы быть к ним доброжелательными. Подобно маньюэма они ловкие торговцы. Очень устал от этого похода из Ньянгве назад, в Уджиджи. В последней части пути у меня было такое ощущение, что я умру на ходу. Чуть ли не каждый шаг причинял боль, пропал аппетит; даже небольшой кусочек мяса вызывает жестокий понос, а подавленное душевное состояние в свою очередь действовало на тело. Все торговцы возвращаются с успехом, только я потерпел неудачу и пережил беспокойство, помехи, поражение, находясь почти у цели, к которой стремился.

Пока я оставался в стране маньюэма, я четыре раза перечитал всю Библию.

Дорога, покрытая угловатыми кусочками кварца, причиняет боль моим ногам, стиснутым плохо сшитыми французскими туфлями. Как выносят это босые ноги мужчин и женщин, не представляю себе: даже для моих ног, защищенных обувью, дорога была тяжелой. Идем во второй половине дня по местам, где в это время года мало воды. Пыль, подымаемая на ходу, вызывает офтальмию… Для меня это был первый случай офтальмии в Африке. Вышли к реке Лобумба, которая течет в Танганьику, и прибыли в деревню Ловида. Послал к Касанге, вождю племени гуха, за каноэ. Лонгумба (Логумба), как и Лобумба, берет начало в горах Западного Кабого. Мы слушали сильный шум, напоминающий гром, когда были отсюда еще в двенадцати днях пути. Его приписывают Кабого: будто там есть подземные пещеры, в которые волны устремляются с большим шумом; может быть, Лонгумба вытекает из Танганьики. Далее вниз по течению она переходит в Луассе, а затем в Луамо и впадает в Луалабу. Вся страна имеет уклон в эту сторону, но я слишком болен, чтобы исследовать истоки Луалабы.

Вышли на заре и достигли Уджиджи. Меня приветствовали все арабы, и особенно Моэньегере. Я превратился в скелет, но здесь ежедневно бывает рынок, на который приносят всевозможную местную пищу, и я надеялся, что питание и отдых скоро вернут мне силы. Но вечером пришли мои люди и рассказали, что Шериф распродал все мои товары. Моэньегере подтвердил это, сказав: «Мы протестовали, но он не оставил ни одного ярда из 3000 ярдов коленкора, ни одной нитки бус из 700 фунтов». Это приводит меня в отчаяние. Я предполагал, если мне не удастся набрать людей в Уджиджи, ждать, пока не прибудут люди с побережья, но никогда не думал, что придется ждать, находясь в нищенском положении, и чувствовать себя несчастным. Шериф, очевидно, морально дефективный: явился, совершенно не стыдясь, пожать мне руку и, когда я отказался здороваться с ним, принял недовольный вид. После этого он два раза в день приходил со своим бальгере — «пожеланием удачи», а уходя, заявлял: «Иду помолиться». Наконец я сказал ему, что, будь я араб, ему бы за это воровство отрезали руку и оба уха, он это отлично знает, и мне его пожелания и приветствия не нужны.

Шериф распродал мое имущество своим друзьям по низким номинальным ценам. Сеид бин Маджид, порядочный человек, предложил арабам вернуть мое имущество, а у Шерифа забрать его слоновую кость, но они не захотели возвращать товар, хотя и знали, что все это краденое. Христиане поступают иначе, даже те, кто принадлежит к низшим слоям. Оказавшись в нужде, я чувствовал себя как человек, который шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам; но у меня не было надежды, что откуда-нибудь появится священник, или левит, или добрый самаритянин, но однажды утром Сеид бин Маджид сказал мне: «Сегодня первый раз мы вместе и одни; у меня нет товаров, но есть слоновая кость. Прошу тебя, позволь мне продать часть слоновой кости и отдать тебе товары». Это предложение меня ободрило, но я сказал: «Сейчас еще не нужно; потом, попозже». У меня еще оставалось немного товаров для обмена, которые я из предосторожности оставил у Мохамада бин Салеха перед отправлением в страну маньюэма на тот случай, что я буду в крайней нужде, когда вернусь.

И вот, в то время как мое настроение было на самой низкой точке, добрый самаритянин был уже совсем рядом: однажды утром Суси примчался и еле выговорил, задыхаясь: «Англичанин! Я его вижу!» — и ринулся ему навстречу. В голове каравана развевался американский флаг, указывающий на национальность чужестранца. Тюки с товарами, цинковые ванны, громадные чайники, кастрюли, палатки и т. д. — все это заставило меня подумать: «Это роскошно оснащенный путешественник, не такой, как я, не знающий, что предпринять дальше». (28-е октября) Это был Генри Морленд [sic] Стэнли, корреспондент газеты «Нью-Йорк геральд», посланный Джемсом Гордоном Беннетом-младшим, затратившим на эту экспедицию свыше четырех тысяч фунтов, получить точные сведения о д-ре Ливингстоне, если он жив, а если умер, то доставить его кости на родину. Новости, которые он мог рассказать человеку, уже полных два года не имевшему никаких известий из Европы, заставили меня целиком обратиться в слух. Ужасная судьба, постигшая Францию; успешная прокладка телеграфных кабелей через Атлантический океан; избрание генерала Гранта, смерть доброго лорда Кларедона — моего стойкого друга; доказательство того, что правительство Ее Величества не забыло меня, так как оно ассигновало тысячу фунтов на снабжение моей экспедиции, — все это и многие другие интересные вещи пробудили чувства, дремавшие во мне, когда я был в стране маньюэма. Мой аппетит восстановился; вместо скудной невкусной еды два раза в день я стал есть четыре раза и через неделю ощутил, что окреп.

Я человек сдержанный, даже холодный, каким принято считать нас, островных жителей, но доброта м-ра Беннета, так замечательно претворенная в действие м-ром Стэнли, просто ошеломила меня. Я испытываю чувство глубокой благодарности и в то же время некоторый стыд, так как недостаточно заслуживаю эту щедрость[12].

Изобретение телефона, 1875 год

Александр Грэм Белл

Мало какие технические нововведения оказали большее влияние на культуру, чем изобретение телефона Александром Грэмом Беллом. Когда этот человеку чей интерес к изучению голоса первоначально был вызван задачами обучения глухих, совершил свое изменившее мир открытие, он жил в Америке и был профессором физиологии органов речи Бостонского университета. Его работа, направленная на поиск средств передачи речи посредством электронных приборов, продвигалась болезненно медленно и принесла множество разочарований. В первом приведенном здесь письме он пишет своим родителям о состоявшемся у него разговоре с американским физиком, профессором Джозефом Генри, секретарем Смитсоновского института в Вашингтоне, в котором объясняется звуковой отклик, которого Белл добился от пустой электрической катушки. Второе письмо адресовано «Электрической телефонной компании», и в нем ученый рассказывает о своем удивительном изобретении.