И один в поле воин - Юрий Дольд-Михайлик

– О, мсье! Мы с мамой ведём себя неприлично, но радость, говорят, не убивает! Я встретила вас как врага, посидите теперь с нами как друг.

– Я сейчас больше всего хотел бы исполнить вашу просьбу, но и так задержался дольше, чем предполагал… К тому же не забывайте, в машине сидит этот мерзавец Базель! Я должен отвезти его в Сен-Реми и там задержать до тех пор, пока мсье Андре не окажется в совершенно безопасном месте.

– Луиза уже наладила связь, и сегодня ночью, самое позднее завтра за мной придут друзья.

– Пистолет, который я вам дал, оставьте у себя. У меня он запасной, а вам пригодится. На всякий случай возьмите деньги.

– Не нужно…

– Они вам тоже пригодятся. Считайте их своего рода оружием. А теперь последнее: ни один человек, даже самые близкие друзья не должны знать о нашей встрече и о нашем разговоре.

– Можете положиться на моё слово. За жену и нашу старушку я тоже ручаюсь.

– О, мсье, неужели вы не выпьете с нами вина? – воскликнула мадам Матран. – Я понимаю, вы спешите, но это не займёт много времени.

– Мне самому придётся вести машину, мой денщик будет сторожить арестованного. А ночью, да ещё после вина…

– Тогда подождите одну минутку!

Старая женщина с неожиданной для её лет быстротой подбежала к комоду и вытащила из него шкатулку. В ней она, верно, хранила сувениры: заботливо перевязанные пачки пожелтевших писем, засохшую веточку флёрдоранжа, белые, вероятно, ещё подвенечные перчатки.

С самого дна мадам Матран вынула старую, отлично обкуренную трубку. Она держала её в руках и словно гладила ласковыми прикосновениями дрожащих пальцев. Потом легонько прикоснулась губами к прокуренному дереву и протянула трубку Генриху.

– Я хочу подарить вам, мсье, самое дорогое, что у меня есть. Это трубка моего отца. Он был благородным, мужественным человеком и погиб как человек мужественный, благородный, защищая Коммуну на баррикадах.

– Я сберегу её не только как память, но и как священную реликвию! – серьёзно произнёс Генрих. – И разрешите мне, мадам Матран, поцеловать вас. Без церемоний, как сын целует мать.

Генрих поцеловал морщинистые щеки старухи и почувствовал, как сжалось его сердце. Коснётся ли он когда-нибудь вот так лица своего отца?

– Вы когда-нибудь расскажите своей матери о старой французской женщине, – сказала она, вытирая слёзы. Скажите ей, что я благословила вас, как сына.

– И о том, мсье, что вы вернули мне жизнь, – тихо прибавила Луиза.

Генрих вышел в переднюю.

– Ну, а теперь прощайте вы, Андре? Вероятно, мы никогда с вами не увидимся!

– Так я и не узнаю, кто вы?

– Друг!

– Тогда прощай, друг!

Андре и Генрих обнялись и поцеловались.

На обратном пути в Сен-Реми Генрих вёл машину на большой скорости. Теперь, когда у него в кармане, наконец, лежали такие важные сведения о подземном заводе, нельзя было терять ни минуты.

– Ну, как сегодня? – с надеждой спросил Миллер, когда Генрих позвонил ему из гостиницы.

– К сожалению, не могу порадовать. Только и всего, что, кажется, поймал маки́, который стрелял в меня.

– Где он?

– Курт сейчас доставит его к вам. Думаю, что не ошибся, хотя всякое бывает. Подержите его несколько дней, пусть натерпится страху, а потом допрашивайте.

– У меня он сознается! – уверенно прокричал Миллер в трубку.

…А через несколько дней секрет оптических приборов для автоматического прицеливания при бомбометании с воздуха изучали за тысячи километров от Проклятой долины.

Миллер получает премию

Генерал Эверс не нёс ответственности за результаты поисков Поля Шенье. Он был лишь обязан выделить необходимое количество солдат и офицеров в распоряжение Миллера. Отряды, производящие поиски, не подавали рапортов о ходе операции в штаб дивизии, не получали оттуда указаний. Всё это делала служба СС, то есть Миллер. Считали, что поиски продлятся день–два, но минуло четверо суток, а на след Поля Шенье никто не напал. Эверс в глубине души был рад этому. И конечно совсем не потому, что он хоть капельку сочувствовал беглецу. Наоборот! Генерал понимал, какой колоссальный вред фатерланду нанесёт Шенье, если ему удастся раскрыть секреты подземного завода. Попади беглец в руки к Эверсу, тот, не колеблясь, пристрелил бы его. Но неудачи эсэсовцев и Миллера в какой-то мере компенсировали обиду. Генерал почувствовал её с того момента, как понял, что ему не доверяют. Да, именно побег Поля Шенье раскрыл глаза генералу: от него всё ещё скрывали настоящее месторасположение подземного предприятия. Даже теперь, прибегнув к его помощи в розысках, не сказали, что изготовляет завод. Это было оскорблением. Незаслуженным и тем более обидным.

Получилось так, что именно в это время пришёл ответ на его рапорт с просьбой об отпуске, написанный в ту памятную ночь, когда Эверс узнал об окружении большой группы немецких войск под Сталинградом. В ответе недвусмысленно было сказано, что несвоевременна не только просьба об отпуске, но и сама подача рапорта, поскольку «обстоятельства вызвали дополнительные трудности для расквартированных во Франции дивизий».

Это звучало как упрёк. И Эверсу пришлось проглотить пилюлю, сделать вид, что он не понял намёка.

А вести с Восточного фронта становились всё менее утешительными и всё менее убедительно истолковывала события геббельсовская пропаганда.

Если вначале авторы многочисленных обзоров, захлёбываясь от восторга, писали об успехах ударной группы Манштейна, которая спешила на помощь окружённым армиям, то теперь они стыдливо умалчивали об этой группе и, захлёбываясь, расхваливали мужество и стойкость окружённых войск. Всё это могло обмануть многих, только не генерала Эверса.

И в то время, когда надо действовать, искать пути к спасению фатерланда, он вынужден спокойно сидеть в далёком французском городишке и удовлетворяться противоречивыми сводками о положении на Восточном фронте. Да, очень противоречивыми! Московское радио сообщало о начале успешного наступления на Северном Кавказе, в районе Ленинграда, а сообщения гитлеровской ставки ограничивались невыразительными скороговорками о «выравнивании линии»…

Всеми помыслами генерал был на Востоке, где решалась судьба Германии, а вынужден был сидеть в тылу и вести «малую войну», в которой очень часто не знаешь потерь врага, но можешь точно ежедневно подсчитывать свои. А потери эти становились всё значительнее. Вначале, когда начались поиски Поля Шенье, в районе расположения дивизии стало спокойно: ни одного выстрела, ни единого нападения маки́ на немецких солдат! Казалось, что это спокойствие постоянно – трудно было поверить, что маки́ смогут прорваться через заслоны эсэсовских частей, блокировавших все дороги и перевалы. Но передышка была кратковременной. Уже на третью ночь после начала поисков маки́ подстрелили шестнадцать солдат и четырех офицеров. А ещё через день совершили дерзкое нападение на колонну машин, направлявшихся к подземному заводу. С тех пор маки́ всё более активизировались, и генералу ежедневно приходилось подписывать рапорты о событиях, происшедших в районе расположения дивизии. Это, конечно, не могло не привлечь внимания командующего корпусом. Генералу пришлось почти оправдываться. В одном из рапортов он откровенно и прямо написал, что активность маки́ зависит не от его, Эверса, нераспорядительности, а от событий на Восточном фронте. Правда, генерал тотчас пожалел, что высказался так неосторожно, и это чувство недовольства самим собой не покидало его весь вечер. А на следующий день оно усилилось – из штаба корпуса пришло сообщение, что в Сен-Реми, возможно, приедет представитель высшего командования.