Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев - Виктор Некрас

— Меня Шепелем зови.

Нелюба кивнула. Встала, отошла к очагу, стала невидимой для кметя.

— А… — он помедлил мгновение, поворотился, снова ловя девушку глазами. — А про княгиню Ростиславлю из Владимира чего-нибудь слышно ли?

— Увезли её кияне, — обронила Нелюба, тоже помедлив.

Шепель закусил губу. А Нелюба подошла ближе.

— Ты — кметь Ростислава Владимирича, — она не спрашивала, она утверждала.

Он глянул на девушку дикими глазами.

— Ты… откуда…

— Ты в бреду звал то его, то брата своего, Неустроя, то отца. И княгиню поминал не раз…

— Это из-за меня она к Ярославичам в полон попала, — выдавил кметь и глупо спросил. — Откуда ведаешь, что я кметь?

— Простые вои альбо тати с мечами не ходят, — улыбнулась Нелюба. — А не тебя ли, сокол, кияне по всей Луге искали целую седмицу?

Видно было, что ей нравится называть его соколом.

— Может, и меня, — буркнул угрюмо Шепель. — Чего же не выдала? Может, гривну подкинули бы…

Девушка не обиделась.

— А кияне мне не указ! — она весело тряхнула головой, перекинула косу на плечо. — Здесь не Росьская земля, чтоб им распоряжаться…

Шепель невольно засмеялся-закашлялся. И тут же замер — до него наконец дошло. Седмицу искали…

— Сколько времени я здесь? — спросил он медленно. — Ну?!

— Не нукай, не запряг, — вот теперь Нелюба точно обиделась. — Третья седмица доходит. Двадцатый день сегодня.

— Ого, — Шепель ошалело мотнул головой. — Чего же так долго-то? Раны-то были так себе…

— Ничего себе — так себе, — в голосе Нелюбы послышалось негодование. — Две раны стрелами — в правое плечо и под самое колено. Был бы на второй стреле срезень, так и без ноги бы остался. Да мечом по левому плечу — глубоко. Да крови потерял немеряно. А в реку когда падал — расшибся изрядно. А после… в Луге и так вода не больно тепла, а нынче — и вовсе. А ты ещё и раненый. Дивлюсь, как тебя и выходила…

Её голос дрогнул.

Шепель покаянно прикрыл глаза.

— Прости, Нелюбо… — было стыдно. — Спаси тебя боги… за всё. За всю заботу твою…

— Есть хочешь? — спросила она среди упавшего нелёгкого и неловкого молчания.

— Да хорошо бы, — оживился Шепель, открывая глаза. — Мяса бы сейчас… жареного… Да хлеба каравай.

— Ишь, губы-то раскатал, — необидно засмеялась зловредная девчонка. — Тебе сейчас мяса самый малый кусок, тем более жареного, альбо хлеба с горбушку съесть — верная смерть. Будешь взвар мясной пить.

— И то хорошо, — пробурчал Шепель.

Взвар оказался неожиданно сытным и вкусным. На Шепеля навалилась разымчивая сытая слабость, глаза закрывались сами собой.

— А ты чего, одна, что ли, живёшь? — спросил он через силу — поговорить с Нелюбой хотелось.

— Да, — отозвалась она легко. — Родители померли, когда мне ещё десяти лет не было. Мир вырастил…

Мир вырастил. Знавал и ранее Шепель таких девчонок-сирот, которых мир-община вырастил. Те в четырнадцать лет уже замужем были, а то и не по разу рожали. Оно и ясно — это ведь парень-сирота после вырастет в справного мужика и воротит общине сторицей всё то, что она в него вложила. А с девки какой прок — потому и стараются побыстрее её сплавить замуж, чтоб сбыть с рук лишний рот. А тут… Нелюба до сей поры в отцовом доме хозяйка… альбо не в отцовом?

— А дом этот… — Шепель не закончил — ещё обидится опять.

— Дом отцов, — вздохнула девушка. — Дивишься, небось, как это до сей поры не замужем, а кмете?..

Шепель неловко смолчал. Нелюба криво улыбнулась.

— Всё было, кмете. И замуж меня выдать хотели… за старшего войтова сына… корявого да рябого…

— И как же ты отбилась-то? — вырвалось у Шепеля с неложным удивлением — у деревенского войта в таких делах власти не менее, а то и поболее, чем у самого князя.

— А я миру ничего не должна, — весело фыркнула Нелюба. — Они меня кормили только пока мне двенадцать не исполнилось, а после я им мёду столько принесла, сколько иной бортник года за три не найдёт. Вот и покрутились вокруг меня, да и отстали.

— А мёд-то откуда? — удивился Шепель ещё больше. Что и говорить — не девичье это дело, мёд добывать, бортничать.

— Медведи нанесли, — махнула рукой Нелюба всё так же весело. Тут уж Шепель переспрашивать не стал — про такое спрашивать не принято. Может, Слово медвежье знает она, может, ещё чего… — А после меня тиун боярский взять хотел…

Нелюба коротко и жёстко усмехнулась, и Шепель невольно поёжился — несладко, видать, пришлось тому сластолюбивому тиуну…

— Так ваша деревня боярская? — спросил он и тут же пожалел о том.

— Ну да…

Разговор как-то сам собой увял. Кому любо признаться, что боярину дань несёшь? Хоть и не холопка, а всё же…

Мысли Шепеля сами собой воротились обратно к княгине и княжичам. Вестимо, убить их кияне не убьют — для того надо вовсе царя в голове не иметь. Хотели бы убить — убили бы прямо во Владимире, вроде как в бою. А тут — и угорский король вступится, и Ростислав тогда точно не простит и не пощадит. А сила за Ростиславом сейчас немалая.

Да только в заложниках теперь и княгиня, и княжичи… И кто им сейчас опричь Шепеля поможет-то?..

— Нелюбо… — позвал Шепель нерешительно. — А долго мне лежать-то?

Девушка глянула на него с любопытством.

— Чего это вдруг?

— Ехать мне надо… — сказал кметь дрогнувшим голосом. — В Киев альбо в Тьмуторокань…

— Ох ты, беда мне с тобой… — всплеснула руками Нелюба. — Ошалел ты совсем, не иначе. Да тебе раньше, чем через месяц и на ноги-то не встать!

Шепель сжал зубы и отворотился.

— Га! — крикнул сам себе Шепель, рванулся, меч засвистел, рассекая воздух. Кметь побежал вдоль ряда воткнутых в землю толстых прутьев, остановился. Поглядел на прутья и довольно усмехнулся. Вместо них стояли короткие, косо срубленные пеньки — ровные и одинаковые.

Бросил меч в ножны и поднялся на крыльцо.

Нелюба оборотилась от печи на скрип двери, улыбнулась приветливо.

— Ну как, кмете? — кольнула она его взглядом серых глаз. — Не растерял умение-то за три седмицы?

— Не растерял, — задумчиво ответил Шепель, вешая меч на стену. — Уезжаю я завтра, Нелюбо…

В её глазах вмиг поубавилось веселья.

— Не рада? — понял он мгновенно.

— Вестимо, — прошептала она одними губами, подходя к нему вплотную. — А ты?

— Не особенно, — признался он, глядя ей в глаза — они затягивали, как два бездонных омута. — Но надо, Нелюбо…

— Люб ты мне, Шепеле, — всё так же тихо сказала она, вскидывая ему руки на плечи. И тут же их словно что-то встряхнуло и бросило навстречь друг другу. Они целовались так, что зубы упирались в зубы, с неожиданной грубостью рвали друг на друге одежду, которая вдруг стала тяжёлой, жёсткой и неудобной. Широкая лавка, застелённая шкурами, мягко приняла их обоих. На запрокинутой голове Нелюбы луна играла бликами в волосах. Душу Шепеля захлёстывала необоримая нежность.