Таежные отшельники - Игорь Назаров

«Агаша, ну зачем ты так ради этих куриц надрывалась? Можно, наверное, было попросить помочь геологов или лесников. Они бензопилой бы быстро свалили деревья и курятник срубили», — спрашиваю я. — «Бензопилой-то лес на избу валили, так шибко дурной запах долго держался. Еще когда холодно, так не так, а летом-то тепло, так шибко дурной запах (Вот осязание!). А в ей, ежели не курицы, так жить можно», — говорит Агаша о новом сооружении для куриц, срубленном в полбревна и покрытом корьем.

Действительно, у восточно-северной стороны от избы стоит солидное сооружение — курятник, очень похожий на баню, размерами 3х6 аршин (один аршин, по словам Агафьи, 4 четверти). За дверью и полотняной занавеской (для утепления) на шесте восседают четыре курицы и один чернявый петух с красным гребнем. «Яиц-то не несут», — рассказывает Агафья. Лев Степанович подсказывает, что их нужно подкармливать рубленой хвоей. «Во чо!», — удивляется Агафья и с удовольствием показывает дальше свое расстроившееся хозяйство.

Ямка возле избы уже полностью доделана и перекрыта сверху. Агафья хранит в ней продукты. Вдруг Агафья спохватывается и мгновенно извлекает из-за пазухи так полюбившиеся ей карманные часы, подаренные когда-то Пролецким: «Время-то много, проголодались, поди, с дороги. Обедать надо!» — «Часы-то хорошо идут? Еще не испортились?» — спрашиваю я. Отвечает со смехом: «Недавно замочила их с лопотиной в воде (были в кармане, а она об этом забыла). Стали, не пошли. Так потом разобрала их и высушила. Вновь идут!» — «А тебя кто надоумил так сделать?» — «Никто ещё не доумит-то крышку вскрывать, ежели намокнут. Видала, как ране это Николай Петрович делал».

Спрашиваем разрешения у Агафьи развести костер у малюсенькой старой избушечке («хижине дяди Карпа», как называл ее В. И. Шадурский), где мы обосновались в прошлый раз. Стол, сооруженный нами недалеко от костра летом, так и стоит. Только завален толстой шапкой снега. Да и кострище тоже под белым покрывалом. Разгребаем снег, разводим костер, готовим немудреную, но сытную таежную похлебку, пахнущую дымком. Еда из картошки, тушенки и вермишели вскоре готова. Чай завариваем на травах, извлеченных из-под снега (брусничник, черничник, багульник). Иван Васильевич как хозяин активно помогает нам, и согласился с нами отужинать. «По кружечке браги-то налью?» — спрашивает он. Оказывается, что в «хижине» уже сделана «закваска». Мы отказались, а он, пропустив кружечку за едой, стал более разговорчивым.

Подбросив корму своим скотинкам, Агафья устраивается за столом рядом с нами, хотя, как всегда, есть с нами она отказывается. Зато аппетит у Ивана Васильевича отменный. Вечер пролился своей синью, костер ярко пылает, довольно тепло, на бревнах и под ногами в резиновых сапогах разостланы маральи шкуры — полный комфорт, располагающий к разговору.

Видя, что Иван Васильевич уже «причастился», Агафья, не стесняясь его присутствия, рассказывает: «Страшно матерится и пьет. Старалась запретить, так ничего (не получается) — сразу матерится. Никого не слыхала (чтобы так матерился), как этот. Из его-то чо получится неизвестно — ненадежный. Был одиннадцать лет пограничником, да десять лет кумунистом (коммунистом). Билет-то потом выбросил. Две жены имел, одна умерла, вторая от него ушла. Детей троих имеет». Иван Васильевич, посмеиваясь, слушает Агашу и ничего не возражает.

Из разговора выясняется, что прошлой весной третьего марта, когда к Агафье приезжал Иван Васильевич, с ним был разговор о «возможности женитца». На это Агаша ответила отказом. «Более с ём не видилась и не думала», — говорит Агаша и добавляет: «Ерофей после с ём говорил и Иван Васильевич 10 февраля (по старому летоисчислению) приехал. Кашлял сильно, поила его травой. Потом он смеялся: „Жениха-то опоила“.

„Иван Васильевич прилетел с Сергеем Петровичем Черепановым в перепись (Всесоюзная перепись населения). Черепанов-то листок подал, но не стал принуждать. В руки не взяла, отказалась. Зачем писать-то мне? На другой день Анисим Никонович Тропин (из Киленского) прилетел с Трифилием Панфиловичем Орловым — он моложе более десяти лет тяти. Вывозить меня хотели (собирались забрать Агафью жить в Киленское). Но я не согласилась. Анисим кашлял, чихал. Я тоже начала чихать, голова болела. В нос эритромициновую мазь пускала. Иван Васильевич Анисиму сказал, что в жены меня желает взять. Анисим ему-то говорит: „Ты че, Иван Васильевич, мой сродный племянничек?! Не годно-то так! Родня-то в родню — совсем негодно!“ Анисим две ночи ночевали и ушли до свету на Каир пешком. Иван Васильевич проводил Анисима и вернулся. А он по то и приехал — женитца. Никого не послушал. Федор Иванович Самойлов (он живет сейчас в Верх-Таштыпе, рос и жил вместе с Карпом Иосифовичем на „Тишах“) ему сказал (перед поездкой Ивана Васильевича к Агафье): „Ответственность на душу большую берешь!“ Потом правил меня — раздел до гола и натирал „Бом-бенге“ (мазь). Одну ночь открутилась, а более уже ничего не могла. Тогда уж отдалась. И потом болеть и болеть — более месяца. Хотела его выгнать, так он сказал: „Грех будет!“. Да и веру обещал принять. Он-то чем меня взял? Сказал, ежели я выгоню его, так грех мне великий будет. Взял меня в жены. После того-то дела сердце-то как встрепенулось, сильными ударами в разные стороны. Ст-раш-ноо! Вся подернулась, начала засыпать, пробудилась и не спать и не спать совсем. Как только совсем коснулся, так „на улицу стало“ совсем, совсем на „улицу“ не стала ходить. Три дня пила слабительную траву, через 11 дней пронесло. Мучалась! Схватило, скололо все. Не стало мочи совсем — по капельке. Понудит вроде, пойду — нету! Мочь совсем стала. Пила лист толокнянки, Игорем Павловичем-то лани оставленной, подъемную траву, сама себя правила. Неделю и нету, и нету (мочи)! Жажда во рту, все высыхать стало. Все опустилось и заболело, началось за сердце браться. У маменьки после того, как катомки потаскает, было то же самое. Мочевой пузырь и нутреню кишку правят. Лечиться-то от этого не знала чем. Письмо хотела писать Игорю Павловичу, да отправить не с кем. На улицу купаться на солнце-то пошла. Не полегчало. Два дня как чуть полегче стало. Я-то опасалась с ём, а ему ……все надо, …… этот-то неотступный. Вринет меня в неизбежную погибель, обречет на вечную печаль! ………….. Совсем негодно! ………. Николай Алексеевич (Линков) сказал: „Была девица, а будешь блудница, если будешь с ….. женитца“. С ём-то, с Иваном Васильевичем, так и получилось. Ст-раш-ноо! Маралуху волки завалили, вот и меня так же! Теперь иноческий чин нужно получать, иначе жить не могу“, — говорит Агафья. (По понятным причинам некоторые детали, не предназначенные для широкого круга людей, в Агафьином рассказе я опускаю — И.П.Н.)