Готический роман. Том 1 - Нина Воронель

– Оказывается, сейчас в Байерхофе проходит ежегодная Театральная Неделя. Вот здесь, – Инге показала на уходящие далеко вниз ступени амфитеатра, – вчера с девяти часов вечера до трех часов ночи сидели зрители, а там, на дне, видишь? – была сцена и шел спектакль, в котором было занято сорок пять актеров и большой оркестр.

Ури посмотрел вниз – туда, где амфитеатр замыкала обширная круглая площадка, почти что площадь:

– Под проливным дождем?

– Под проливным дождем. Лучший берлинский театр давал «Трехгрошовую Оперу» Брехта. А мы были совсем рядом и пропустили!

– Зато мы видели театральный разъезд. Это тоже было шикарное зрелище. Ну, и кроме того...

Инге прижала палец к его губам:

– Т-с-с! Я помню, что мы делали кроме того.

Но все же она еще немного погоревала, что они, как последние растяпы, не заметили спектакль, который шел прямо у них под окном, и согласилась, наконец, идти пить кофе. Они уже направились было обратно к отелю, но не успели еще обогнуть собор, как за спиной у них раздался дробный топот бегущих ног, и на них обрушился ураган вскриков, взвизгов, пронзительно терпких духов, крылатых рукавов, мокрых поцелуев, порхающих ладоней и острых локтей.

– Вы тут?

– Какая встреча, какая встреча!

– Давно вы тут?

– И надолго?

– Ах, какая радость!

– Где вы остановились?

– А мы неподалеку!

– Чудо, просто чудо!

Конечно, они должны были быть здесь, в самом водовороте культурной жизни, – неразлучные Вильма и Доротея, а как же иначе? Они даже принарядились по такому случаю – сменили драные джинсы и майки на короткие плиссированные юбочки и кокетливые блузки с кружевными оборками у ворота и по краю крылатых рукавов. Блузки были совершенно одинакового покроя и отличались только цветом – у Доротеи белая а у Вильмы черная, тогда как юбочка у Доротеи была черная, а у Вильмы белая, что превращало их самих, когда они стояли рядом, в настоящее произведение искусства. Картинно стоя рядом и обвивая друг друга тонкими руками, они потребовали, чтобы Инге и Ури доложили им немедленно, что они уже видели, а что только собирались посмотреть. Узнавши, что Инге и Ури еще не видели ничего, любвеобильные лесбиянки пришли в восторг и объявили, что они сами им все покажут.

Пока Инге обдумывала, как поделикатнее охладить их пыл, Ури напомнил ей, что они еще не завтракали.

– Как, до сих пор не завтракали? – вопросительно зазвенела стеклянными суставами Доротея.

– Мы вчера очень поздно приехали, – кратко удовлетворила ее любопытство Инге.

– О-о, так вы и «Трехгрошовую Оперу» не видели? – встрепенулась Вильма, заранее огорчаясь их неудаче.

– Но как же, как же, как же... – в стеклянном горле у Доротеи явно что-то зациклилось, и она никак не могла выбраться из собственного вопроса.

– Ведь музыкальное сопровождение к спектаклю было такое громкое, вы не могли не слышать, – не допускающим отговорок тоном сказала Вильма, на лету перехватывая упрек Доротеи.

Ури надоели их причитания и он объяснил с любезной улыбкой:

– Но мы не слышали: мы занимались любовью.

Что ж, если он рассчитывал этой эскападой от них избавиться, то – увы! – он сильно просчитался. Похоже, наоборот, такая откровенность только подхлестнула интерес прелестных подружек: их двухголовое черно-белое тело сладострастно затрепетало, и Ури испугался, что их с Инге сейчас немедленно пригласят принять участие в коллективной оргии. Чтобы предупредить такое приглашение, он поспешно добавил:

– А кроме того, я терпеть не могу Брехта.

Услыхав это святотатство, Вильма властным взмахом руки погасила жадный огонек, вспыхнувший было в глазах Доротеи, и разговор принял новый оборот.

Прервать их разгорающийся литературный спор было все-таки легче, чем вырваться из их эротических сетей. Сделать это можно было только пустив в ход оружие еще более жизненно важное для них, чем радости плоти – их интерес к средневековой архитектуре. Ури незаметно показал Инге глазами на их отель, она кивнула и сказала голосом, не допускающим возражений:

– Мне жаль, но я вынуждена прервать ваш увлекательный спор, иначе я не успею в Управление по Охране Памятников на свидание с профессором Куртом Рунге, которого так любезно порекомендовала мне Вильма. А ведь мы именно ради этого приехали.

– Неужели только ради этого? – воскликнула Вильма со счастливым смехом, предвкушая, какую пользу она сможет извлечь из этого визита. Ради такого дела она была готова отпустить их подобру-поздорову. Но избавиться от внимания Доротеи было куда трудней, – возможно, потому, что она интересовалась не только женщинами, но и мужчинами:

– Но Ури ведь не пойдет с вами к профессору Рунге? – уточнила она. – Значит, он может пойти с нами осматривать город.

Выхода не было, и Ури пришлось согласиться, но при условии, что Доротея не начнет, как обычно, читать ему проповедь о необходимости христианской любви к его палестинским братьям. Она поклялась, что проповеди читать не будет, и они условились встретиться через час в старом городе в кафе «Селина» – Доротея настаивала, что любой прохожий покажет ему это знаменитое кафе, которое считается местной достопримечательностью наряду с собором. А еще через два часа они втроем, побродив по улицам, вернутся в кафе и будут ждать Инге, которая должна присоединиться к ним после своего свидания с Рунге.

– Я надеюсь, Ури, они не сумеют за это время соблазнить тебя на любовь втроем, – полушутя, но и полусерьезно сказала Инге, когда они наконец остались вдвоем.

– Если они меня соблазнят, ты сразу узнаешь о моем падении по кровавым царапинам, которые оставляет на коже каждое прикосновение к стеклянным прелестям Доротеи.

– Ладно, ты меня убедил! – засмеялась Инге. – Идем пить кофе!

После завтрака Ури проводил Инге до здания Управления по Охране Памятников, которое оказалось маленьким древним кирпичным дворцом, затиснутым между двумя еще более древними церквами. Вообще весь Байерхоф представлял собой единый массивный памятник архитектуры такой сохранности, что, казалось, он ни в какой охране не нуждается.

Расставшись с Инге, Ури отправился искать кафе «Селина». Несмотря на то, что день был рабочий, а не выходной, вокруг было людно и празднично. Крутая узкая улица, по которой он шел, спускалась к реке полукруглыми каменными ступенями, которые время от времени прерывались овальными площадками, отороченными цветочными бордюрами. На каждой площадке в том ее крыле, которое нависало над рекой, был построен невысокий деревянный помост, и на каждом помосте выступал перед проходящей мимо публикой маленький камерный оркестр, или квартет, или трио. Глядя на усердных оркестрантов, красочно одетых в средневековые национальные костюмы различных немецких земель, Ури, как когда-то на деревенском празднике, перестал вдруг верить в реальность происходящего и почувствовал себя зрителем в огромном театральном зале, раскинувшемся под крышей неба.