Вернуть престол - Денис Старый

которому было обещано не только золото, но и атаманство, убьет своего командира. Хотя почему своего? Сотня Апанаса Недбайло присоединилась к Заруцкому только как неделю назад и первоначально этот сотник уже был человеком Меховецкого.

— Батько, спаси Христос! — сказал Заруцкий, глядя, как удаляется от уже сползшего с седла Шило и как его втаптывают в землю казацкие кони.

*………*………*

Польские гусары, направив свои длинные пики в сторону врага, казались, все сокрушительной силой. Словно раскаленный нож сквозь масло, они должны были пробить брешь в построении московитов. Выстрелы стрельцов были незначительной помехой и могли только подранить коней, так как кирасу всадника пуля, выпущенная из пищали, могла пробить только с очень близкого расстояния. Но это расстояние должно было быть столь мало, что стрельцы психологически не выдерживали и начинали разбегаться.

— Бах, ба-бах, — прозвучали пушечные выстрелы и первую линию гусар смело.

Не у всех были пробоины от дроби, выпущенные русскими пушкарями, но кинетическая сила удара была многим мощнее, чем от пищального выстрела. Некоторые гусары, получив травмы, вернуться в строй, но пока динамика атаки была снижена. Гусарам пришлось лавировать между замешкавшими или павшими лошадями.

Стрельцы сделали еще один относительно стройный залп, когда московская поместная конница посчитала нужным ударить в бок атакующих гусар.

Московские конные были слабо вооружены, тем более для ближнего боя. Недорогие тигеляи — главная защита, чуть реже кольчуги, виднелись и бахтерцы, но это только у сотенных голов. Были даже всадники с топорами.

Такой удар московских конных был продиктован ситуацией на поле боя, но являлся проявлением отчаяния. Отчаянием было и то, что в бой пошли немецкие алебардщики. Но лишь рота мушкетёров представляла собой грозную силу. Мушкетные пули были заметно смертоносными, чем пищальные и то там, то в ином месте, но гусары получали ранения, а то и мгновенную смерть.

А к этой свалке уже бежали казаки, те, кто был безлошадным. Таких было немало в войске Лжедмитрия. Эти войны держали уже разряженные пищалями и собирались поддержать своих союзных гусар, чтобы те вышли из свалки и смогли организоваться для повторной атаки.

— Что там происходит? — спросил на польском языке Меховецкий.

Впрочем вопрос не имел адресата. В тылу московитов что-то происходило, то, чего было не увидеть, но лишь предположить.

— Лисовский? — удивился гетман.

Действительно, полковник Лисовский выждал, когда московское войско полностью втянется в сражение, определил направление главного удара, естественно, по обозу и где, предположительно, могла быть казна, и направил свою тысячу конных в атаку. Этот удар в спину стал настолько неожиданным для Корякина, что он опешил и ничего иного не смог придумать, как самолично возглавить атаку трех сотен резерва, а, скорее, личной гвардии.

Воевода Иван Семенович Куракин погиб сражаясь, честно, сумев в бою поразить двоих сорвиголов Лисовского. Борятинский же, преодолев свой страх, рванул в гущу сражения и… выжил. Он бился с туманом в глазах, руки и ноги сами выполняли все нужное, тогда, как голова отключилась, оберегая своего хозяина от психологического расстройства или позора бегством. Лишь, когда стало понятно, что битва окончательно проиграна, и отдельные очаги сопротивления московских отрядов стали сдаваться но сознание к Борятинскому вернулось. Яков Петрович возглавил отряд конных и пошел на прорыв, вырываясь и цепких лап войска Лжедмитрия.

Пять сотен, чуть меньше того, устремились к Брянску на уже уставших конях, но и неприятель не смог организовать погоню. Шло разграбление обоза и победителей было не остановить в этом. В лагере Могилевского Димитрия уже намечался голод, а обозы московитов были полны припасов. И именно это, даже не пушки, стало основным и желанным трофеем.

*………*………*

Троице-Сергиева лавра

7 июля 1606 год.

Архимандрит Троице-Сергиевой лавры Иоасаф еще никогда не видел столь представительных молящихся одновременно. Да, всяк входящий в обитель перестает быть боярином, окольничим или еще кем. Однако всяко мирское было важно, как не следуй правилам. Вот и сейчас люди, приехавшие на моление, принесли столь богатые дары, что Иоасаф, только год, как архимандрит, опешил.

Настоятель монастыря понимал, что столько знатных бояр в одном месте, это не случайно, но придерживался принципа, что мирское, пусть там, в миру, и остается. Он примет любого правителя, кто будет угоден Богу и людям, а любой примет его, ибо не бывать на русском престоле человека неправославной веры [похожее видение Иоасаф излагал в письме к осаждающем Троице-Сергиеву лавру].

Но среди прочих был еще один… молящийся, которому и самому Иоасафу впору было целовать руку. Это был митрополит Ростовский Филарет. Он так же, как бы, случайно, приехал в обитель молиться.

— Выдели нам келью просторнее! — потребовал басовитым голосом митрополит Филарет.

Всю свою жизнь этот человек, в миру Федор Никитич Романов-Юрьев, повелевал, выработав такой тон голоса, которому покорялись или все, или почти все.

Уже скоро пять человек сидели в просторной келье, которая, вопреки монастырским обычаем, мало отличалась убранством от боярских палат. Расписные, растительным орнаментом и некоторыми библейскими сюжетами, стены, массивный стол, изящные подставки для свечей, Красный угол, с великолепной выделкой оправ трех икон, конечно, золотом.

— Ты собрал нас, говори, Федор Иванович! — пробасил Филарет.

Митрополит, будучи в достаточной степени искушенным в интригах, прекрасно понимал, зачем именно тут, в обители, собрались столь знатные бояре. И Федор Никитич хотел избежать этого разговора. Но именно его просили прибыть. Всегда осторожный, уже один раз проваливший попытку государственного переворота, он хотел направить на такую встречу своего брата Ивана Никитича Романова, но того не оказалось в Москве, а Филарет был в стольном граде, приветствовал нового патриарха Гермогена.

Но в этой встрече у митрополита были свои резоны и он вел собственную игру. Тихо, исподволь, как это умел и делал ранее. Лишь один раз стратегия Романова подвела — Годунов оказался еще большим хитрецом и смог разгадать суть тайного заговора, что плел Федор Никитич Романов.

— А ты… — Федор Иванович Мстиславский замялся, желая назвать Филарета мирским именем. — Владыко… не догадываешься? Иль то, что на Руси делается, то правильно?

— Все мы присягнули ранее Димитрию Иоанновичу. Теперь их и вовсе двое, Димитриев, — поддержал разговор боярин Иван Михайлович Воротынский. — Так и три, пять будет. Нужен природный царь!

— И где ж такого возьмешь? — усмехнулся Матвей Васильевич Бутурлин.

Воевода Бутурлин был самым незнатным из тех, кто собрался в нескромной монашеской келье. И Матвей Васильевич никогда бы и сидел за одним столом с тем же Мстиславским, Трубецким, Романовым, Воротынским, если не одно обстоятельство. Именно Бутурлин назначен воеводой, который должен был защищать Москву от Димитрия Тульского. Большие силы будут подчиняться Бутурлину и от его позиции многое зависит. И так совпало, что воевода сам