Железный принц - Джули Кагава

с палками и ножами, – ответил я, пытаясь игнорировать тепло, растекавшееся по моему животу и мешавшее думать. – Хотя в прежней школе нас заставляли посещать занятия по бальным танцам. В выпускном классе даже пришлось надеть костюмы и вальсировать по спортзалу на глазах у всей школы.

– Ой. – Кензи хихикнула.

– Это еще не самое худшее. Половина класса в тот день притворилась больной, и я был одним из немногих парней, которые пришли, так что, разумеется, меня заставили танцевать со всеми. У мамы есть фотографии. – Я посмотрел вниз, на ее макушку. – Если ты кому-нибудь об этом расскажешь, мне, возможно, придется тебя убить.

Она снова хихикнула, приглушив смех в моей рубашке. Я держал руки на ее стройных бедрах, ощущая, как ее тело прижимается к моему. Когда жутковатая мелодия закружилась вокруг нас, я осознал, что если что-то и запомню об этой ночи, то именно этот момент. Кензи стояла на расстоянии дыхания от меня, лунный свет лился на нее, когда она танцевала, грациозная, как и все фейри.

– Итан?

– Да?

Она сделала паузу и скользнула пальцами по моим ребрам, не понимая, как это сводит меня с ума.

– Как насчет интервью?

Я глубоко вздохнул.

– Что ты хочешь знать?

– Ты сказал, что люди вокруг тебя страдают, что я была не единственной, на кого фейри напали из-за тебя, – заговорила она, и мой желудок сжался. – Ты не мог бы… рассказать мне, что произошло? Кем был тот, другой человек?

Застонав, я закрыл глаза.

– Не хочу об этом говорить, – пробормотал я. – Мне потребовались годы, чтобы кошмары наконец-то прекратились. Я никому об этом не рассказывал, никогда…

– А вдруг выговориться поможет, – тихо сказала Кензи. – Сними этот груз с души. Но, если не хочешь, я пойму.

Я обнимал ее, слушая музыку, а фейри тем временем плясали вокруг нас. Я вспомнил тот день: ужас и страх, что люди обо всем узнают; сокрушительное чувство вины, потому что понимал, что не могу никому рассказать. Возненавидит ли меня Кензи, если я расскажу ей правду? Поймет ли она наконец, почему я держался на расстоянии? Может быть, пришло время… кому-нибудь рассказать. Может быть, в самом деле стоило снять с души груз. И озвучить тайну, годами висевшую надо мной дамокловым мечом. Наконец-то отпустить ситуацию.

«Ну ладно. Попробую».

– Это случилось около шести лет назад, – начал я, и в горле тут же стало сухо. – Мы с родителями только переехали из нашей маленькой захолустной фермы в город. Родители разводили свиней, ну, знаешь, до того, как мы въехали в новый дом. Вот и интересный факт для твоей статьи. Родители крутого парня были свиноводами.

Кензи молчала, и я тут же пожалел о циничном уколе.

– В общем, – вздохнул я и сжал ее руку в знак извинения, – я встретил девушку, Саманту. Она жила в моем квартале, и мы ходили в одну школу, так что довольно быстро сдружились. Тогда я и правда был застенчивым. – Кензи фыркнула, заставив меня улыбнуться. – А Сэм была командиршей, очень похожей на другую мою знакомую, чьего имени я не буду называть. – Она ущипнула меня за ребра, и я хмыкнул. – Короче, я вечно следовал за ней, куда бы она ни захотела.

– Трудно представить, – пробормотала Кензи, слегка улыбнувшись. – Я все представляю хмурого маленького ребенка, который топает ножками и сверлит всех взглядом.

– Верь во что хочешь, но тогда я действительно был довольно покорным. Хмурые взгляды и поджог появились позже.

Кензи покачала головой, и мягкие черные пряди волос коснулись моей щеки.

– Итак, что произошло? – тихо спросила она.

Я собрался с духом.

– Сэм была помешана на лошадях, – продолжил я, мысленно представляя рыжеволосую девушку в ковбойской шляпе. – Вся ее комната была завешана плакатами с лошадьми и пони. Каждое лето она ездила в конный лагерь, а единственное, что мечтала получить на свой день рождения, – это кобылку породы Аппалуза. Мы жили в пригороде, и она не могла держать лошадь у себя на заднем дворе, но все равно копила на нее.

Ладонь Кензи лежала на моей груди, прямо на моем сердце, которое колотилось под ее пальцами.

– А потом, как-то раз, – с трудом сглотнув, сказал я, – мы были в парке, в день ее рождения, и из-за деревьев показалась маленькая черная лошадка. Конечно, я сразу понял, кто это. Он снял с себя чары, чтобы и Сэм могла видеть его и не убежала.

– Это был фейри? – прошептала Кензи.

– Фука, – мрачно пробормотал я. – И он знал, что делал, судя по тому, как смотрел на меня. Я был в ужасе. Я захотел уйти, вернуться домой и позвать взрослых, но Сэм не послушала меня. Она все гладила его по шее и кормила хлебными крошками, а существо так дружелюбно и покорно вело себя с ней, что она подумала, будто это чей-то пони просто вырвался на свободу. Конечно, этого он и добивался.

– Фука, – повторила Кензи задумчиво. – Кажется, я читала о них. Они маскируются под лошадей или пони, чтобы заманить людей к себе на спину. – И резко вдохнула. – Сэм пыталась на нем покататься?

Я закрыл глаза.

– Я просил ее этого не делать. – Мой голос дрожал. – Умолял ее не ездить на нем, но она пригрозила, что заставит меня пожалеть, если я кому-либо проболтаюсь. И я ничего не сделал. Только наблюдал, как она подводит его к скамейке для пикника и ставит на дыбы, как поступала с каждой лошадью в летнем лагере. Я знал, кем он был, и не остановил ее. – Знакомый холодок пронесся по спине, когда я вспомнил самую зловещую в своей жизни ухмылку, который одарил меня фука, когда Сэм наконец-то забралась к нему на спину. – Как только она села ему на спину, – прошептал я, – она исчезла. Он скрылся за деревьями, и я всю дорогу слышал, как она кричит.

Кензи вцепилась пальцами в мою рубашку.

– Неужели она…

– Ее нашли в лесу, – перебил я. – Примерно в миле от того места, где мы впервые увидели фуку. Она была еще жива, но… – я сделал паузу и медленно вдохнул, чтобы унять дрожь, – у нее была сломана спина. Ее парализовало ниже пояса.

– О, Итан.

– После этого они переехали. – Голос звучал неестественно спокойно даже для моих собственных ушей. – Сэм не помнила черного пони – еще одна причуда фейри: память стирается, и люди забывают о них. Разумеется, меня никто не винил. Это был нелепый несчастный случай, вот только… я знал, что это не так. Знал, что если бы я больше говорил, больше возражал, то мог бы спасти