Язычник - А. Веста

На рассвете Диона доверчиво склонила голову на мое плечо и задремала. Самарин мирно посапывал у догорающего костерка.

Из кармана брюк я достал бусы Тайры. Я привык перебирать их как четки. В склепе хорошо поразмышлять о вечном и смертном. Почему египтяне так тщательно сохраняли тела умерших? Пирамиды, гробницы, склепы, мумии, великолепные вазы-канопы, саркофаги и посмертные маски, ни больше ни меньше как развитая индустрия смерти, парад ритуалов и демонстрация почти плотской любви к усопшему. А может быть, пустое, набальзамированное тело должно было напоминать живущим, что за гробом происходит нечто гораздо более важное, чем вся происшедшая жизнь.

В христианстве плоть грешна и заслуживает сдержанного посмертного почтения. Но есть и исключения. Белозерский отшельник Нил Сорский завещал бросить свое тело без погребения на съедение лесным зверям. Это буквальное растворение в природе выглядит дерзким и даже пугающим. Но не это ли истинное презрение к смерти? Так же поступали и зароастрийцы. Они строили высокие погребальные башни для стай орлов-могильников. Иле отдавали умерших тундре…

«Боги берут самое лучшее», — говорил Оэлен. Все остальное с жадностью поглощает тундра. Человек возвращает матери-земле все, что забрал при жизни, платит по всем счетам, и налегке отправляется в странствия по Верхней Тундре. Я с невольной дрожью вспомнил простоту похорон иле.

«Боги берут самое лучшее», — Тайра пропала в июле. За полярным кругом стояло короткое пугливое тепло. Зачем она ушла так далеко, ведь Айога послала ее лишь за охапкой хвороста, чтобы вскипятить котелок с жирной тресковой ухой? Двое бичей, наверняка из бывших зэков, встретили ее далеко от стойбища. Последние годы бродяги частенько «баловали» в тундре. Среди искателей приключений и легкой наживы даже на далеких Северах развелось непомерно много кавказцев. Вместо фруктов, нарзана, боржоми и ессентуков они везли бутылки спирта, чачи и водки, спаивая местное население, закабаляя и мужчин и женщин, превращая северные поселки в фактории загула и беспредела.

Я нашел ее через неделю по клекоту воронов и черному рою мух. Среди валунов и пятен лишайника были рассыпаны темно-синие бусы из камешков-тектитов. Я собирал эти бусы в кулак, ползая по расщелинам, ощупывая мхи, переворачивая камни. Я словно шел по следам ее страданий, оплакивая каждый ее шаг. Но все же я был больше врачом, чем шаманом, и все, что успела пережить Тайра за последние дни, я узнал не от духов, а прочел по кровавой книге ее тела. Из всей одежды на ней была только огромная рваная майка с надписью «Адидас». Спереди майка была разорвана, и я видел синяки и следы крупных укусов на ее груди. Йаге уже было больше трех лет, но груди Тайры все еще были полны молока, и звери, поймавшие ее, обезумели. Ее мучили несколько дней и до бесчувствия поили водкой.

Видимо, в одну из первых ночей она все же смогла сбежать, но ее поймали, избили и привязали канатом с китобойной шхуны, остатки которого все еще болтались на ее запястье. Она вновь сбежала, перетерев канат зубами. Ее великолепные зубы оказались источены почти до корней. Она бы обязательно спаслась и вернулась в стойбище. Женщины иле очень живучи и прекрасно ориентируются на плоской равнине. Но Тайра случайно наступила босой ногой на битую бутылку, «розочку», и за ней потянулся кровавый след. На запах теплой крови вышел сорк. Он не был голоден и охотился про запас. Скорее всего, этот медведь уже пробовал человечину. У каменистой гряды медведь догнал обессилевшую женщину, но есть не стал, сгреб в расщелину скомканное тело и наспех закидал мхом и валежником, а сам ушел на несколько дней, пока летнее солнце не сделает свое дело.

Оэлен и Угой приехали в тот же вечер. Они были спокойны, почти равнодушны к происшедшему. Ни о какой мести чужакам не было и речи. «Боги всегда берут лучшее», — повторял Оэлен, словно речь шла о жертвенном олене-хоре. Мы крепко увязали тело в продымленные шкуры и оставили у каменной гряды. Угой забрал дочь и старуху и откочевал к побережью. Внезапно я понял, что больше не могу оставаться с Оэленом. Смерть Тайры переломила меня. Пока я собирал разорванные бусы, пока успокаивал плачущую Йагу, пока ходил за дровами для поминального костра, я неотступно думал о зле, которое неправомерно расплодилось и повелевает в мире. Моя жизнь представилась мне трепещущей кромкой, натянутой между двумя мирами — света и мрака. И всеми своими малыми одинокими силами я удерживал лавину зла, не давая ей пролиться в мир через мое сердце. Иногда мне это удавалось, иногда нет, но существо человеческое не может уклониться от этой битвы, ибо поставлено кем-то высоким и мудрым на пограничной заставе между Верхней и Нижней Тундрой. В тот день, когда я понял это, я оставил Оэлена, внезапно одряхлевшую старуху и бесконечно милую мне маленькую Йагу.

Ранним утром Самарин договорился с погонщиками, круглосуточно толкущимися у пирамид. Закупил одежду и обувь для Дионы, воду, провиант, теплые верблюжьи одеяла и все необходимое для ночевок в пустыне. Около полудня мы погрузились на трех облезлых верблюдиц и в обход городов, оазисов и шоссейных дорог направились напрямую к дельте Нила.

Два месяца мы прожили над водой, посреди камышового нильского рая. Я видел цветение лотоса, и весеннее гнездование цапель, и рассветный полет розовых ибисов. Однажды к Вэмуко приплыли дельфины, и я вдруг понял тайну «собакоголовых» ангелов древних египтян. Дельфины охраняют морскую пучину, не принадлежа ей до конца, они тоже стражи порога.

Я быстро научился плести корзины из тростника и пить желтовато-мутную нильскую воду.

Узнав, что мы не муж и жена, водяные арабы развели меня и Диону по разным сторонам поселка, и я редко видел ее. Через месяц мы загорели дочерна и мало чем отличались от арабов. Все это время белый кейс Абадора служил мне и изголовьем, и обеденным столом. От местной ребятни я даже получил какое-то забавное прозвище, что-то вроде «белого крокодильчика». Никаких попыток открыть чемоданчик я не предпринимал, полагая, что с Абадором надо держать ухо востро.

Тростниковый остров звался Вэмуко. Настил из плотного папируса постоянно обновлялся, и островная твердь была суха и надежна. Основной пищей на Вэмуко была жирная, похожая на карпа рыба телапия, ее виртуозно запекали в глине. Напиток из корней маниоки немного скрашивал однообразие пищи. Жизнь в поселке текла медленно и лениво, как теплая, желтая вода под тростниковым настилом. Томительную скуку и тишину жарких часов нарушал только ребячий гам и плеск воды. Однажды в полдень во время моей обычной сиесты в обнимку с белым чемоданом, шум и плеск перевалил за все возможные параметры. Я не выдержал и выглянул из своего шалаша. Посередине протоки, стоя в лодке и толкаясь шестом, как дед Мазай, плыл Самарин. Смуглые арапчата облепили его лодку. Тем, кому не хватило места, плыли следом, как стая русалок и тритонов. Камышовые Маугли на радостях дудели в звонкие раковины. Самарин, заметив меня, помахал шляпой и резкими криками, похожими на орлиный клекот, разогнал детей.

— Ну-ка, дайте его сюда, — Самарин решительно взялся за ручку белого кейса. На коленях он разложил мятую бумажку, испещренную столбцами цифр.

— Профессор, вы знаете код?

— Да-с, знаю…

— Откуда?

— От верблюда! От одного старого, толстого верблюда, который всюду совал свой любопытный нос….

— Гервасий?!

— Он самый…

— Надо скорее позвать Диону…

— Не советую… Я-то свое уж пожил, а вы бы все же удалились бы метров на сто или лучше на двести… Кыш, я сказал!

Я вышел из хижины, сердце колотилось. А что если там ничего нет? Если чемодан — пустышка и нам придется навсегда остаться в тростниковых дебрях, как в почетной ссылке, в то время, как Абадор будет утюжить планету и выравнивать под свой ранжир.

Позади меня захрустел тростниковый помост. Самарин уселся рядом со мной, свесив босые ноги в воду. Одной рукой он отирал взмокший лоб, другой держался за сердце…

— Да, вы были правы, под верхнюю крышку был вмонтирован взрывной механизм. Примитивный и безотказный… Ошибись я хоть одной цифирью, мы с вами легко достигли бы вон тех тучек…

Отдышавшись, Самарин сел в лодку и поплыл за Дионой. Я склонился над распахнутым кейсом, перебирая груды банкнот: деньги, деньги, папки с документами концерна «Линдас» и все? Я вытряхнул все содержимое на помост и с ненавистью пнул чемодан. Легкий ветерок подхватил немятую бумагу и, играя разноцветными листками, поволок всю кучу в воду… Купюры разлетались и медленно флотировали вдоль деревни в сторону Средиземного моря. Жителям тростникового рая они были не нужны, даже в качестве туалетной бумаги.

Самарин вернулся вместе с Дионой. Едва взбежав на помост, она сразу догадалась о причинах моего отчаяния. Решительно взяв мою руку, она прошептала: