За державу обидно - Александр Лебедь

А пока 8 апреля, вверенная мне дивизия была поднята по тревоге, совершила марш к аэродрому, армада самолетов поднялась в воздух и перенесла три полка в солнечный Тбилиси. Я приземлился в одном из первых самолетов. Транспортники садились один за другим. На рулежках шла деловитая, без суеты, привычная работа. Разгружалась техника, вооружение, экипировались люди, все это строилось в колонны. Один транспортник сел вне плана. Из чрева транспортника важно выплыли два длинных-длинных, очень длинных правительственных ЗИЛа, вышли несколько человек, первым шел член Политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел СССР Э. А. Шеварднадзе. Их встретила достаточно многочисленная группа людей. После непродолжительного обмена Мнениями все резво расселись по машинам и растворились во мраке.

Дивизия приземлилась и начала выдвижение в назначенные зоны ответственности. Время было позднее, ночь с 9-го на 10 апреля. Я вел колонну по городу и поражался его мертвенному виду: погашенные окна, фонари, редко где мелькнет огонек, ни одного прохожего, ни одного милиционера, даже собак и тех не было видно. Вымерший город, гнетущая пустота, тишина, и в этой тишине один звук — лязг гусениц. Может, это ощущение родилось позже, а может, и тогда — теперь трудно сказать, но оно было, это ощущение, город, живущие в нем люди преступили грань дозволенного, перешагнули невидимую, но роковую черту и готовы ринуться в пучину кровавых страстей дальше, бездумно, безрассудно и безоглядно, независимо от чьей-то там персональной воли. С утра, как водится, началась свистопляска. Как выяснилось чуть позже, на вводе войск панически настаивал потерявший контроль над ситуацией Патиашвили. По его заполошным звонкам слетелось в Тбилиси ни много ни мало три воздушно-десантные дивизии. Командующий Закавказским военным округом генерал И.Родионов против этого категорически возражал. В марте 1989-го на выборах в Верховный Совет СССР за генерал-полковника Родионова проголосовали 96 процентов тбилисцев, а глас народа, как известно, глас Божий. Генерал Родионов — один из умнейших и образованнейших генералов советской, а ныне российской армии. Это интеллектуал, человек чести. Его авторитет и уважение к нему были огромны, но… При существовавшей на тот период системе у генерала Родионова при всем его уме и интеллекте не было шансов одержать верх над первым секретарем Коммунистической партии Грузии. Генерал был виноват потому, что он был генералом. Позднее М. С. Горбачев и иже с ним косвенно признали нелепость навешанных на генерала обвинений, назначив его начальником Академии Генерального штаба, но значительно позднее и именно косвенно. А тогда город украсился надписями: «Родионов — убийца!», «Смерть убийце Родионову!».

Раздавались требования отстранения от должности, предания суду. Не знаю, может быть, я не прав, но мне кажется, что генерал Родионов прямо тогда, по свежим следам, мог бы легко отмести все обвинения, но он для этого был слишком благороден и дисциплинирован. Страсти накалялись и бушевали, но из плоскости мордобоя они ушли в прлитичес-кую плоскость — присутствие трех воздушно-десантных дивизий действовало отрезвляюще. Там много было интересного, и вспоминать об этом можно долго, но целесообразно остановиться на двух характерных моментах.

На третий день по докладу командира полка я срочно выехал в зону ответственности костромичей. В зоне возник скандал. Дело в том, что одним из объектов, взятых под охрану, была личная резиденция Шеварднадзе. Для охраны ее приказано было выделить парашютно-десантную роту и не менее пяти боевых машин.

Прибыл я к резиденции вовремя, в кульминационный момент. Но сначала о том, что собой представляла резиденция: пятиэтажный особняк, перед ним симпатичный, тенистый подковообразный скверик шириной метров 50, длиной метров 100, с лавочками. По внешнему обводу скверика — дорога, другая дорога рассекала скверик пополам и вела непосредственно к особняку. Эта центральная дорога переходила в коротенькую, метров 40–50, улочку, которая заканчивалась Т-образным перекрестком. За обводной дорогой, жилые строения. На пятачке перед особняком сосредоточены пять боевых машин и около сорока военнослужащих.

Людей и машины командир роты капитан Левинсон расположил грамотно, насколько позволяла местность. А кульминация, на которую я попал, состояла в том, что три полковника (неизвестного происхождения) яростно, на двух языках (русском устном и русском матерном) требовали от Ле-винсона оборудовать в скверике окопы для машин.

Левинсон в ответ им доказывал, что, где машину ни закопай, дальше 50 метров огонь она вести не сможет, да и танковой атаки на резиденцию Шеварднадзе не ожидается. У окапывания будет два результата: полное отсутствие какой-либо маневренности и порча симпатичного скверика. Одному капитану против трех полковников приходилось туго. Уточнять я не стал, но по некоторым признакам можно было понять, что ребятки были из политуправления округа. Узнав, кто я такой, они с жаром переключились на меня и попытались мне доказать, что я лично ответственен за драгоценную жизнь Э. А. Шеварднадзе. Я их внимательно выслушал, кротко порекомендовал не совать нос не в свое дело, дал 15 секунд на то, чтобы убраться с охраняемой территории. По моим прикидкам, этого с лихвой должно было хватить, чтобы добраться до стоящего метрах в десяти УАЗика, завести и отъехать.

Лицо у меня было, по-видимому, достаточно выразительное — полковники сгинули секунд на пять раньше установленного срока. Левинсон доложил, что уже третий день систематически подвергается нападкам всевозможных военных и гражданских должностных лиц, которые в разных формах (советов, рекомендаций, требований и приказов) домогаются от него изменения системы охраны и обороны резиденции, причем сплошь и рядом одни требования диаметрально противоположны другим, что крайне утомительно. Я ему объяснил, что у нас страна Советов, советы не дорого стоят; посоветовал, порекомендовал, потребовал и уехал… Именно по этой причине (наличия большого количества советчиков) не сношаются на площадях. Приказал к исходу дня уточнить и утвердить у комбата схему расположения машин и постов. Всем советующим и рекомендующим говорить: «Есть!», но действовать согласно утвержденной схеме.

Командир роты выразил недоумение по поводу того, что до сих пор Э. А. Шеварднадзе не удостоил ни взглядом, ни кивком, ни приветствием ни одного солдата и, офицера.

— Мы для него даже не быдло, — сказал командир роты, — а так, пни!

На это я ему порекомендовал обязать всех надеть на себя маски сфинксов. Эту мысль подхватили и развили: всем понравилось. Идет себе Эдуард Амвросиевич к машине с постной физиономией, а вокруг него такие же постные рожи, ни тебе доброе утро, ни тебе добрый вечер! Так и бдили: сборище дубовых пней.

В ходе контроля зон ответственности, уточнения задач приходилось неоднократно беседовать с горожанами. Все беседы развивались по шаблонному сценарию. Надо сказать, что все южные города имеют одну характерную особенность: стоит на несколько секунд остановиться и заговорить с кем-нибудь или ответить на чей-нибудь вопрос, и вокруг тебя мгновенно вырастает здоровенная толпа: шум, гам, горячность, выкрики.

— Ну что, граждане, — говорил я, — будем орать или разговаривать? Если орать — то я пошел, а если разговаривать — то пожалуйста!

— Хорошо, будем разговаривать, — отвечали из толпы. — Вот в газете «Заря Востока» (городская тбилисская газета) написано, что солдат-десантник три километра гнался за старушкой 71 года от роду и зарубил ее лопатой!

— Написано, написано, а как же!.. Только вопросы есть?

— Какие там вопросы! Зарубил!

Толпа мгновенно возбуждается. Опять мат, угрозы.

— Спокойно, граждане! Вы меня все-таки выслушайте. Вопрос первый: что это была за старушка, которая бежала от солдата три километра? Вопрос второй: что это был за солдат, который не мог на трех километрах старушку догнать? И третий вопрос, самый интересный: они что, по стадиону бегали? На трех километрах не нашлось ни одного мужчины-грузина, чтобы заступить дорогу этому негодяю?

Удар, как говорится, в солнечное сплетение на выдохе! Крыть нечем. Если чисто эмоционально, то возмутительно, а если с легким анализом, то бред!

Каждый раз в толпе находился «витязь», который более или менее искусно пытался перевести разговор в другую плоскость.

Если убрать в сторону эмоции и поубавить темперамент, вопрос каждый раз ставился одинаково. Даже не вопрос, а не терпящая возражений констатация факта: «Вы нас на площади отравили!»

— На организмы фашистов и коммунистов отравляющие вещества одинаково действуют?

Легкая заминка — соображают. Потом приходят к выводу, что анатомия к идеологии никакого отношения не имеет. Констатируют факт: «Одинаково!»