Исправленному верить (сборник) - Татьяна Минина

– Полковник Тауберт! Какая встреча!

Командир китежградцев обернулся. Его окликнули голосом ясным, чётким, с неповторимым столичным выговором, обнаруживающим потомственного анассеопольца.

Высокий жилистый солдат-володимерец, нет, унтер. Смотрит дерзко, в упор, даже и не думая становиться во фрунт. Пляшущее пламя оставляет глубокие тени в резких чертах лица, в глубоких морщинах, и Тауберт узнаёт не сразу.

– Мандерштерн! – вырвалось у Николая Леопольдовича.

Майор Мандерштерн. Бывший майор, разжалованный и сосланный на Капказ. Отделавшийся удивительно легко – злые языки утверждали, что по заступничеству старого фон Натшкопфа.

– Мечтал спросить у тебя, Тауберт. – Мандерштерну, похоже, было совершенно наплевать на все и всяческие последствия. Только теперь Тауберт понял, что его собеседник – в последнем градусе бешенства. Холодного, лютого, истинно немецкого. – Давно хотел спросить. Как тебе, понравилось по своим картечью бить? По своим, по русским?

…Да, он давно ждал этой встречи. Прожил её в собственном воображении десятки, может, даже сотни раз. Что он, помилованный мятежник, скажет тому, кто – по общему мнению всего Анассеополя – стал главной причиной поражения смутьянов?

Вокруг Тауберта и Мандерштерна словно пала ледяная завеса. Замерли рядовые-володимерцы, замерли офицеры-китежградцы. Все видели – разжалованного майора уже не остановить. Его можно пристрелить, можно оглушить, но заставить замолчать по доброй воле уже не получится.

– Так что же, Тауберт? Ответишь? Или за чины спрячешься, за эполеты? Может, жандармов кликнешь? Болталась тут где-то их команда. А, Тауберт? Или за пистолет схватишься? Дуэлировать станешь? Так я ныне не противник. Лишён чинов, звания и состояния, разжалован в рядовые. Благородному победителю – или палачу? – с таким, как я, дуэлировать несподручно.

Тауберт слушал Мандерштерна молча, не шевелясь и не отводя холодного взгляда. С ним нельзя спорить, нельзя возражать – только этого тот и ждёт, отчаявшийся и уже на всё готовый.

– Ма-а-алчать! – опомнился наконец кто-то из володимерских офицеров. – Шпицрутенов захотел?!

Мандерштерн метнул на вскинувшегося поручика короткий взгляд – и тот немедля осёкся.

– Мне с рядовым, у кого рассудок помутился, говорить не о чем. – Тауберт отвернулся, поднося к губам кружку с чаем.

У Мандерштерна дёрнулся сжатый кулак, однако на нём тотчас повисли трое товарищей-володимерцев, таких же рядовых. И Тауберт краем уха услыхал, как кто-то из них, уводя разжалованного майора, шёпотом выговаривал ему:

– Ты, ваше благородие, норов-то укороти. Батальону ты, ваше благородие, здеся нужон, а не в каторжных работах…

Примчался запыхавшийся командир володимерцев, начал было извиняться, грозя «сгноить мерзавца в арестантской роте», однако Тауберт лишь махнул рукой:

– Не стоит, полковник. Пусть говорит. Как я долг свой перед Отечеством исполняю – я отчёт лишь Господу да государю давать стану. А Мандерштерн… Солдат он исправный?

– Мало что не лучший. – Командир володимерцев казался донельзя раздосадованным. – Уже унтера получил. Храбр, расчётлив, больше, считай, почти всех офицеров понимает. Я уж молчу, Николай Леопольдович, но его смелостью да разумением не одна жизнь сохранена…

– Ну так пусть и дальше сохраняет. – Тауберт поднялся. – Спасибо за чай, володимерцы. Рапорта я писать не стану, полковник.

…Хватит с меня русской крови, думал Николай Леопольдович, возвращаясь к своим. И без того вовек не отмыться.

Может, тогда это и родилось – что нет хуже свары, чем между своими? Нет войны кошмарнее и ужаснее, чем война гражданская?

…Сентябрь в Анассеополе мягок и тих. Полковник Тауберт, Николай Леопольдович, загорелый под капказским солнцем, навытяжку стоял перед василевсом. Новым василевсом, Арсением Кронидовичем. Старший брат его, Севастиан, три года отмаявшись на престоле, сломил наконец волю среднего брата и отрёкся в его пользу.

– …Его Василеосского Величества Собственную Канцелярию, вкупе с корпусом Жандармской стражи, – дочитал василевс уже знакомый Тауберту указ. – Знаю, Николай Леопольдович, что возражать станешь. Понимаю, кому ж охота с конногвардейцами прощаться, да только…

Николай Леопольдович не знал, почему выбор пал именно на него.

– Дело это такое, что человека из-под палки не заставишь волю василевса исполнять, – с заминкой произнёс Арсений Кронидович. – А потому…

«Как тебе, Тауберт, понравилось по своим картечью бить?» – неслышимо для василевса спросил вдруг появившийся за его плечом Мандерштерн.

Тауберт не отвернулся.

– Не пощажу живота своего, – вслух сказал полковник, и Арсений Кронидович резко, отрывисто кивнул, как показалось полковнику – с явным облегчением.

«Не пощажу живота своего и чести не пощажу тоже – чтобы никогда более русские по русским картечью не стреляли».

Но, разумеется, вслух он этого не сказал.

Владимир Коваленко

Возвращение Евдокии Горбуновой

Грибовка – не город, городок, а верней – станция. Вся жизнь – вокруг железной дороги. Скорый на Москву – главное событие. Загрузка леса на платформы или хлеба в вагоны – главное дело. Пассажирская платформа – променад, станционный трактир – ресторан. Здесь вывешивают под стекло газеты, столичные и губернские. Манящим огоньком горит по ночам семафор, по торжественным дням хлопает по ветру бело-желто-черный национальный флаг.

Грибовка – станция не худшая, повезло ей, выросла на пересечении старинного тракта, по которому некогда войска пехом хаживали – колоннами по четыре десятка солдат шириной, при артиллерии и обозах… По сравнению с былыми временами тракт захирел, но регулярно подбрасывает к «чугунке» зерно, дубовый да сосновый кругляк, пассажиров – кого до уездного городка, кого до центра губернии, а кого аж до самой Москвы… Далее – везде, да кто в этих местах про такое «везде» слыхивал? Телеграфист, почтальон да жандарм.

Вот о жандарме, Николае Лукиче Крысове, и речь. Человек он, невзирая на фамилию, невредный. Народ его не то что терпит – уважает. Царский слуга, не хуже прочих, поставлен смотреть за порядком возле дороги и около. Покуда все тихо, так не оттого ли, что страж бдит, как должно? Дорога на Вену стратегическая, по ней на больших сборах не один десяток дивизий на фронт поедет. Враг это знает, и если гадость не сделал – значит, не сумел.

Сейчас Николай Лукич сидит в станционном трактире, который – законная гордость Грибовки. Правда, неплохой, почти ресторан – с горячими блюдами, с отдельным залом для чистой публики, в котором налегает на не видавшую теплых морей мадеру возвращающийся к поместью мировой судья, пьет чай вприкуску отправляющаяся в город за новыми программами сельская учительница – усталая барышня на четвертом десятке. Жандарм тоже тут – обедает, а заодно отдыхает от миазмов языка извозчиков-ломовиков, что густо уснащают «черную» половину заведения. Сам он может загнуть куда покрепче, но делает сие исключительно по должности. Он молод, тридцати не стукнуло, но успел от рядовых подняться до вахмистра и не теряет надежды сдать экзамен на офицерский чин. Гимназический курс Крысов осилил, теперь овладевает специальными предметами. Такая карьера в низах Корпуса ныне ценится. Исполнительные да верные всегда нужны!