Государыня - Галина Гончарова

Народ сбегался со всех сторон и восхищенно смотрел на царевича. Красивого, загорелого, улыбающегося, в белом с золотом кафтане — кто бы знал, что парадную одежду ему доставил гонец от сестры вместе с письмом, что спал он этой ночью часа два, что сейчас ему предстояло венчаться на царство, а это значит, что и сестра спала не более того.

Люди кричали здравицы, забрасывали Алексея цветами — Софья подсуетилась. Праздничное настроение создавалось на глазах, особенно когда сопровождающие Алексея вояки открыли мешки и принялись в ответ бросать в толпу мелкими монетками.

Романовы ждали государя там же, где пытался утихомирить толпу Питирим — на красном крыльце.

Алексей подъехал, спешился на глазах у всего народа — и тут…

Царевна Софья шагнула с крыльца и перед всей Москвой встала на колени в грязь, на золотой подушке протягивая Алексею плеть с золоченой рукоятью.

— Прости меня, брат, коли виновата в чем. Все, что смогли, для тебя сберегли, владей отныне нами всеми и будь, государь, властен в жизни и смерти нашей.

Алексей знал, что она так поступит, но сейчас оставалось только молчать.

Софья выводила из-под удара в первую очередь его самого. Он — царь, остальные, царевны ли, царевичи ли, теперь будут только его подданными. Все решения, которые принимала Софья, теперь приняты для него и ради него. Не по ее воле, а потому, что она все делала для брата. То есть использовать ее в заговоре уже не выйдет.

Она полностью в его власти. Хоть казни сию секунду — никто поперек и слова не скажет.

Алексей вздохнул, протянул руки, отшвырнул в сторону плетку и поднял сестру.

— Спасибо тебе, Сонюшка.

И крепко обнял девушку.

Именно сейчас, глядя в сияющие глаза сестры, он избавился от последних сомнений. Софья сама его учила думать — и не раз по пути домой ему в голову приходили неприятные мысли. Могла… Ведь могла. Нет, травить отца Софья не стала бы. Но вот узнать и воспользоваться — вполне. И как он сможет доверять ей, зная, что, приговорив отца ради его интересов… однажды она приговорит и его — ради интересов государства?

К счастью — этого не случилось.

Здесь и сейчас он с пронзительной ясностью понял, что Софья так не поступила и никогда не поступит. И что ближе человека у него по-прежнему нет.

Ему достаточно было взглянуть сестре в глаза, чтобы понять, насколько она рада и насколько тяжело ей дались эти несколько месяцев. И круги под глазами, и запавшие щеки, и резко обтянувшиеся кожей щеки, и руки-веточки…

— Алешенька… родной мой. Братик… Вернулся.

Больше Софья сказать не успела.

Налетели, закружили, затормошили. Первыми повисли у него на шее Федя с Ванечкой, потом и сестры — и не один человек в толпе вытирал слезы умиления. Этого государя его семья любила без меры. Даже вдовая царица Любава, которая подошла в свой черед и коснулась лба юноши благословляющим поцелуем.

Ну а потом с крыльца спустился Воин Афанасьевич Ордин-Нащокин, торжественно держа перед собой на расшитой золотом подушке царский венец, вслед за ним шел Иван Милославский, подобным же образом неся державу, и прочие бояре. Естественно, знаки царского достоинства Софья доверила только самым близким, но и остальные были вполне довольны и своими местами, и ролями.

Окольничьи и стольники были готовы расчищать государю путь к Успенскому собору, где уже ждал Питирим, но этого не понадобилось.

Народ расступался сам. Люди кланялись, кто-то протягивал детей для благословения.

Напротив среднего окна Грановитой палаты царские регалии приняли два архиерея, а из Южных дверей вышел Питирим, которого Софья обожгла злым взглядом, принял святой крест и бармы и внес их в храм.

Алексей встал на центральном месте, патриарх начал молебен во славу Богоматери…

Хотя Питирим и поглядывал неодобрительно, вся царская семья — братья, сестры, тетки, вдовствующая царица с детьми, стояли сейчас на чертежном месте, там, где ранее, во время коронации Алексея Михайловича, стояли ассистенты, бояре и стряпчие. Хоть и было это против правил — никогда ранее царская семья на коронации не присутствовала, да кто бы возразил царевне? Жить хотелось…

Софья оглядывала людей, подмечая выражения на их лицах. В основном все были исполнены благоговения — царь венчается на царство. Даже если кто-то и против — сейчас слова не скажут. Потом будут молчать, втихую гадить будут…

Патриарх читал уже молебен во славу Петра Митрополита. Потом будет во славу преподобного Сергия. Софья стояла молча.

Более десяти лет тому назад она появилась в этом мире в теле трехлетнего ребенка. Она ничего не знала, не умела, она была растерянна и одинока.

Сейчас у нее есть брат, который сегодня становится полновластным правителем Великой Руси. Есть команда. Есть люди, которые готовы за нее в огонь и в воду… Есть родные и близкие. Есть семья.

Софья перебирала в уме то, что сделано, и то, что следовало сделать.

Иван Милославский тем временем, приняв от кого-то белый ручник, опоясал царя по порфире, под пазухи. Этот явно наслаждался своей ролью. Род Милославских сейчас укреплял свое влияние.

Певчие пели так, что сердце заходилось. Софья взглянула на купол собора — и вдруг с пронзительной ясностью поняла, что работа, настоящая работа, еще только начинается.

Сентябрь 1673 года

Григорий Ромодановский писал письмо. Бежало перо по пергаменту, выводя все царские титулы. Мужчина спешил сообщить, что в Азове все благополучно — и рассказать, что дальше них чума не ушла.

М-да… жуткие дни были.

Ромодановский знал, что до старости от этих воспоминаний дрожать будет.

Спасло и его, и город одно простое обстоятельство. Татары содержались за городской стеной, а вояки, которые сменились с дежурства, жили не в казармах. На дому у одного купца стояли. Там всех и изолировали, да Бог миловал. Они ж лично не входили, больного не осматривали. Вот и уцелели.

Да еще пристрастились к турецким баням. Как ни хороша родимая парная, но хаммам… Это не рассказать словами, такое чудо пробовать надобно!

Так что — повезло. Да еще как повезло! Обошлись малой кровью. Умерло шестьдесят человек, большей частью — пленные. А татарву не жалко. Сами принесли болезнь, сами от нее и погибли.

Жалко было погибших солдат.

Впрочем, было и нечто хорошее. Чума, словно испугавшись детской отваги, пощадила юного Дмитрия, который оставался в бараках до конца эпидемии. Он не заболел. Но…

Ромодановский помнил, как разметали в стороны камни — и как показались из-за ворот люди. И с ними мальчишка.