Государыня - Галина Гончарова

Улыбка была ей ответом:

— Эх, тетя, вот выдадим вас всех замуж — и с кем я останусь?

— С мужем? — невинно предположила тетка. Обняла племянницу и удрала за дверь. Софья тяжко вздохнула.

С мужем. Да где такого героя найти, чтоб ее выдержал? Илья Муромец помер, Иосиф Виссарионович не родился… Смех — смехом, а женщины у власти счастливыми не бывают. Цена такая…

И она готова заплатить ее. Не для власти. Для брата.

Алексей Алексеевич в это время поторапливал коня. Горячий жеребец поблескивал лиловым глазом, скалил зубы, но копыта мерно ударяли в землю.

Отец, о-тец, о-тец…

Мысли Алексея крутились вокруг одного и того же.

Ну как же так?! Как они не предугадали, не предвидели?! Они не всеведущи, но кого это утешит?! В таких случаях?!

А ежели б Соня не справилась?

Хотя — нет. Вот тут он мог быть спокоен. Ежели вожжи оказались в руках у его сестренки, она справится. Она дождется и потом все обставит как лучше для него.

К чести Алексея — ни на единую секунду он не усомнился в Софье. Не подумал, что ей нужна власть, не допустил даже мысли, что она может играть в свою пользу.

Наоборот — был спокоен хотя бы за Москву, зная, что, пока там Софья — бунта не случится. Она любой пожар потушит. Коли понадобится — кровью.

Жестоко?

Тебя повесят, а ты не бунтуй. Порядок быть должен во всем.

Софья злобно смотрела на Питирима:

— Отлично. Можешь уходить, но кто станет патриархом?

— А… есть несколько человек. Вот Иоаким, например, чем не патриарх?

Иоакима Софья знала. Чиновник, властолюбец… вопрос в другом.

— Наверное, тем, что он неблагодарный человек?

А еще властолюбец. И баран упертый. И с Матвеевым был в близкой дружбе. Но последнее не суть важно, у свиней не бывает друзей. А человек, который начал свою карьеру под Никоном и благодаря Никону высоко поднялся, а теперь его поливает на всех углах… э, нет.

Таких мы к себе не приблизим.

— Государыня!

— Отче. — Софья смотрела устало, под глазами синели круги. — Никон все дал Иоакиму, а тот полощет его на всех углах. Ежели и Алексей ему все даст, а тот потом тако же поступит?[8]

— Он пока еще молод, но умен. Поверьте, с ним не будет хлопот.

Молод? За полтинник товарищу. А по здешним меркам это чуть ли не вдвое считать надо! Нет уж…

Софья сморщила нос. Питирим вздохнул:

— Государыня, все ж таки это дела церковные…

— Э, нет. Иначе б ты, отче, не ко мне пришел, а сразу бы патриарха выбрал и на покой отправился? Разве нет?

Разве да.

Только вот у Питирима выбора не было. Он тогда, у Кремля, проштрафился по полной, теперь ему только и оставалось, что грехи замаливать. И не отчитывался бы, да уж больно крутенько Софья взялась, а полки ее поддерживали. Да и то сказать — хотела бы она на трон вместо брата сесть, тут бы бояре, конечно, взбунтовались. Так нет же.

На троне лежит Мономахова шапка, а сама Софья, за спиной которой постоянно либо Федор, либо Иван, либо вдовствующая царица с ребенком, садится упорно на его ступеньки.

А царь — Алексей Алексеевич, так всюду и говорится, и пишется.

— Может, мне Иоакима пригласить?

— Ну, пригласи. Побеседуем.

На беседу также пригласили Аввакума и царевича Федора. Но… Как ни старался Иоаким произвести хорошее впечатление, как ни лебезил, как ни прогибался перед каждым, мнение совпало у всех троих. Сразу и жестко.

Тут и Питирим не помог. Оставшись наедине с братом и священником, Софья высказалась коротко:

— Глист скользкий.

Аввакум хоть про глистов и не знал, но кивнул. Федор покачал головой, но в целом был согласен:

— Двурушник он. И всегда таковым был! Блюдолиз и подхалим.

— Вот и мне так кажется.

— Сонь, святой ведь человек…

По ушам царевич получил с двух сторон.

— Святые люди, царевич, Богу служат, а не перед властью преклоняются. А для него завет один — преклонись перед высшим и подгадь низшему.

— Вот перед тобой человек, который Богу служит, — его и в ссылке не сломили, — припечатала Софья. — Батюшка, а вы не хотите на себя сей груз взвалить?

Не хотел. Да еще как не хотел! По лицу Аввакума было видно, что отпихиваться будет, как кот — четырьмя конечностями, а потом еще заорет и примется царапаться. Даже и убеждать не стоило.

— Ладно. Тогда все равно на вас вся работа. Если никого лучше не найдете — поставим этого, хоть и на время. Но хотелось бы кого-то более широкого. Чтобы примирили наконец этот раскол…

Аввакум сверкнул глазами:

— Нечего тут примирять! Искоренить никонианскую ересь — и точка!

Но потом сам не выдержал грозного тона и улыбнулся:

— Извини, царевна. Но не готов я эту тяжесть тащить, сама мой норов знаешь…

— Знаю. Подумаешь, будет у нас пара ушибленных святых отцов, — проворчала Софья. — Правда, батюшка, присмотрели бы вы парочку кандидатов поумнее? Сами понимаете, Никон так ткань рванул сдурьма, что теперь не одним поколением зашивать придется.

Аввакум понимал. Но лезть в гадючье кубло не хотел. И Софья тоже его понимала. Так что спустя две недели ей представили симпатичного молодого человека. Ну как — молодого? Лет тридцати с хвостиком. Симпатичного, с каштановой бородкой и серьезным взглядом карих глаз.

— Добра и здоровья, государыня.

— И тебе того же. — Софья смотрела внимательно. — Отче…

— Аввакум говорил со мной, но не уверен я, что смогу справиться. И что мы с царевичем общий язык найдем.

Софья поставила ушки торчком.

Вот как?

Серьезный мужик. И за себя привык отвечать, это видно. Софья потерла переносицу.

— А расскажите о себе, батюшка? Откуда вы родом?

Андриан, в миру Андрей, оказался из Москвы, из достаточно зажиточной семьи. Просто чувствовал человек призвание Богу молиться — вот и пошел. Вполне успешно поднимался по карьерной лестнице, не поддерживал ни Никона, ни Аввакума, был спокоен и достаточно серьезен — и искренне удивился, когда на него вышел Аввакум.

Патриархом?!

В его-то возрасте?!

Нереально…

Да и то сказать — мужчина твердо был убежден, что есть власть от царя, а есть и от Церкви. И собирался, если что, свою власть защищать. Но в то же время — и Софья видела в нем это, он был достаточно мягок, чтобы не нарываться на скандалы и не спорить. И не выставляться, как это делал тот же Никон…

Может быть… очень может что и быть…

С Андрианом она проговорила часа два, расспрашивая обо всем — от отношения его к латинянам до пристрастий в еде. И подметила интересную особенность.

Все иноземное ему не особо нравилось — и он искренне считал, что Русь надобно охранять от лишней заразы. И в то же время — спокойно говорил с Софьей, хотя царевне не полагалось бы. Это искренне заинтересовало женщину, но к концу разговора она, кажется, поняла, что к чему.