Сам о себе - Игорь Ильинский

Конечно, он не предлагал осуществить такой костюм, но образно это было очень интересно. Пьеса «Лес» была разбита на тридцать три эпизода. Каждый эпизод имел свое название, которое появлялось на экране над конструкцией. Названия были произвольные и сочинены Мейерхольдом. Из них вспоминаю: «Алексис ветреный мальчик», «Объегоривает и молится, молится и объегоривает», «Аркашка-куплетист», «Пеньки дыбом», «Аркашка и курский губернатор», «Пеньки дыбом еще раз», «Люди мешают, люди, которые власть имеют» и другие. Конструкция представляла собой узкий мост-дорогу, которая шла сверху, подвешенная на тросах, полукругом вниз и как бы продолжалась уже на сцене. Несчастливцев и Счастливцев встречались на верхней площадке начала этих мостков и постепенно из эпизода в эпизод спускались по этой дороге до входа в усадьбу Гурмыжской. На сцене ставились нужные для эпизодов детали: веревка для развешивания белья, различная нужная по ходу действия мебель и реквизит, которые устанавливали в полутьме во время кратких перерывов между эпизодами действующие лица и обслуживающий персонал. Спектакль сразу начинался со сцены встречи (вторая картина второго акта у Островского), которая была разбита на ряд эпизодов. Перемена света обозначала начало следующего эпизода. Эпизоды встречи Несчастливцева и Счастливцева перемежались такими же сравнительно короткими эпизодами, которые шли на самой площадке сцены. Это были сцены из первого акта у Островского (чтение письма и пр.). В это время «мостки-дорога» оставались в полутьме, как и фигуры Несчастливцева и Счастливцева, которые подготовлялись к следующему эпизоду. Когда начинался эпизод наверху, на дороге, то в полутьме оставалась сама сцена. Таким образом проходил первый акт. Во втором и третьем (последнем) актах эпизоды чередовались на самой сцене, а мостки были использованы для взбега Аксюши, когда она хочет броситься в воду, для прятания Аркашки, для последнего ухода Несчастливцева и Счастливцева.

Перемонтировкой текста Островского Мейерхольд дал почин для вольного обращения с классиками, что нельзя признать, конечно, правильным. Такая бесцеремонность может быть оправдана лишь как эксперимент: как принципиальное желание Мейерхольда показать возможности новых форм для современной драматургии, сменой эпизодов подхлестнуть и активизировать действие, перенести в театр некоторые особенности и приемы кинематографа. Не дать театру отстать от нового искусства – кино. Политически, социально заострить и по-современному решить классические произведения. Последнее было самым значительным принципиальным шагом Мейерхольда и по сей день является задачей советского театра при постановке классиков.

Известно также всем, что, с другой стороны, слишком вольное обращение с классиками породило массу вульгарных постановок как в столичных театрах, так и на периферии. Мейерхольда можно было справедливо упрекать за многое при постановке классиков, но что можно было сказать про ту моду на безобразия, которая в этот период охватила многие режиссерские работы, постановки классических пьес, начиная с эйзенштейновского «На всякого мудреца довольно простоты», где реалистические персонажи Островского были заменены клоунами со злободневными именами, которые кувыркались и двигались на проволоке, и кончая изменившим своим традициям Малым театром, в котором и сам Мейерхольд хотел видеть академические образцы в трактовке классики.

Во всех дальнейших работах Мейерхольда над классической драматургией, будь то «Ревизор» Гоголя, «Горе уму» Грибоедова (так предпочел назвать Мейерхольд грибоедовскую пьесу, взяв за название первый вариант Грибоедова), «Свадьба Кречинского» Сухово-Кобылина, «33 обморока» (Мейерхольд чеховские водевили «Юбилей», «Предложение» и «Медведь» соединил в один спектакль) – во всех этих спектаклях был перемонтирован текст, использованы старые авторские варианты и вставки из других произведений тех же авторов, вводились новые персонажи и вставные сцены. Часто это было очень талантливо, ярко и впечатляюще. Но еще чаще Мейерхольд изменял автору, насилуя и излишне осовременивая его, когда на основе авторского произведения создавал уже свое, новое, мейерхольдовское произведение.

Зрители, которые хотели увидеть в театре «Ревизора» Гоголя, не читая раньше этого произведения, могли иметь совершенно превратное понятие о гоголевском шедевре, посмотрев мейерхольдовский спектакль. По существу, правы были те зрители, которые говорили:

«Пойдем посмотрим, что сделал Мейерхольд из Гоголя» или «Что он сотворил из Грибоедова». Над драматургом превалировал режиссер – Мейерхольд.

В этих постановках наряду с вымученным, надуманным оригинальничанием было так много талантливых выдумок, истинных находок, так много интересных, правильных решений, что, как мне кажется, все это во многом оправдывало ряд экспериментов.

Главная беда была в том, что Мейерхольд нашел массу подражателей, которые крайне дискредитировали на долгие годы его методы работы над классикой. Если Мейерхольд из сладкоречивого персонажа Милонова в «Лесе» сделал священника, то режиссер Хохлов лет через восемь в «Волках и овцах» из старухи Мурзавецкой сделал игуменью. А режиссер Волконский изо всех сил старался «перемейерхольдить» Мейерхольда в пьесе Островского «Доходное место» в Малом театре. В Ленинграде режиссер Терентьев, ставя «Ревизора», усадил городничего в первом акте в уборную, откуда тот должен был давать распоряжения. Если мейерхольдовская «зараза» проникла в столичные театры, то что же делалось на периферии?!

Как известно, позже Мейерхольд восстал против такой вульгаризации и выступил сам против «мейерхольдовщины».

«Лес» был его первой постановкой, в которой он начал свои эксперименты с русской классикой. Что было интересного и талантливого в этой постановке?

Замечательно и свежо была решена сцена Аксюши и Петра, которую они проводили, катаясь на гигантских шагах.

В следующей сцене Петр играл на гармонике старый вальс «Две собачки», под который и проводилась лирическая сцена Аксюши с Петром. В дальнейшем мотив «Двух собачек» был использован для популярной в свое время песни «Кирпичики». И лет через пять стали говорить, что Мейерхольд использовал «Кирпичики» и ввел современную песню в сцену из «Леса». На самом деле эта лирическая сцена под гармошку имела такой успех, что именно из нее и родилась современная песенка «Кирпичики».

В «Лесе» на сцене летали и расхаживали ручные голуби, давая зрителю ощущение жизни усадьбы. Аксюша развешивала белье на веревке, гладила его, а в сцене объяснения с Гурмыжской каталкой накатывала белье на столе. Улита пела душещипательные романсы по ходу действия. Аркашка в сцене с Улитой качался с ней на качелях. Иногда он останавливал качели и просил ее спеть что-нибудь, когда она сидела на высшей точке поднятых качелей. Аркашка в сцене объяснения в любви подпевал Улите «Не искушай меня без нужды...». В ряде других мест он пел куплеты из водевилей и старинных оперетт. В эпизоде «Аркашка-куплетист» он после слов: «Вы что же, иностранец будете?» – «Иностранец буду», – пел Карпу: «Когда я был Аркадским принцем, любил я очень лошадей, скакал по Невскому проспекту, как угорелый дуралей».