Воспоминания - Η. О. Лосский

Вскрытие тела моей жены показало, что волдыри pemphi- gus’a стали образовываться у нее даже и в пищеводе. Похоронена была Людмила Владимировна на протестантском кладбище внутри города. Благодаря содействию Татьяны Сергеевны, ходившей со мною по многим мастерским, удалось даже и в условиях военного времени устроить красивый памятник на могиле.

Профессорская деятельность в Братиславском университете вполне удовлетворяла меня. Слушателей у меня было много. Из них многие проявляли серьезный интерес к философии. Помощник мой по административным делам доктор Диешка был сторонником критического реализма, то есть учения о том, что опыт состоит из субъективных психических образов вещей, но тем не менее путем умозаключений на основании этих образов можно познавать свойства вещей, трансцендентных сознанию. Он все же начал знакомиться с моим интуитивизмом. Прочитав у меня, что воспринимаемый мною предмет внешнего мира становится имманентным моему сознанию, но остается трансцендентным мне, субъекту сознавания, он понял существенное значение этого различения. С этих пор, чтобы устранить недоумения и сомнения, вызываемые учением о непосредственном созерцании предметов внешнего мира, он стал систематически задавать мне вопросы о различных сторонах моей теории знания и кончил тем, что стал сторонником интуитивизма. Чтобы получить приват–доцентуру он даже написал книгу „Kriticky realismus ci Intuitivismus?“. Приват–доцентом он не стал, потому что пос- сле вступления в Словакию советской армии университетом начали заведовать коммунисты, и в конце концов Диешке пришлось бежать из Чехословакии в Соединенные Штаты.

После смерти моей жены я предложил Диешке поселиться со своею семьею, с женою и двумя маленькими детьми, в двух комнатах моей квартиры. Летом Диешка встретил одного своего знакомого салезианского монаха, который зимою жил в Риме. Он сказал Диешке: «Нехорошо, что вы живете в квартире профессора Лосского. Он испортит вас своим учением о перевоплощении». На зиму этот монах опять уехал в Рим. Следующим летом он опять приехал в Словакию и, встретив Диешку, сказал: «Этою зимою в Риме были доклады о перевоплощении и богословы признали, что эта проблема —,, discutabilis“ (может быть обсуждаема).

Когда была напечатана на циклостиле моя книга «Условия абсолютного добра», бенедектинский монах словак Иосиф Папин, знавший русский язык, прочитал ее и оценил столь высоко, что хотел перевести ее на латинский язык, «чтобы весь католический мир мог читать ее». Вероятно, духовное начальство его не разрешило ему сделать это. Тогда он изучил мою философию и, живя в Голландии, написал там книгу Josef Papin, Doctrina de bono perfecto ejusque in systemata N. O. Losskij personalistico applicatio (Учение о совершенном добре и его применение в персоналистической системе Н. О. Лосского), Leiden, издат. Е. I. Brill, 1946.

Вопросы, задаваемые Диешкою и моими слушателями, показали мне, какие недоразумения и возражения вызывает мой интуитивизм. Поэтому я написал статью «Абсолютный критерий истины», содержащую в себе существенно важные для интуитивизма понятия. Она была напечатана по–словац- ки в виде брошюры и по–английски в журнале „Review of Metaphysics “, June 1949. Если мне удастся напечатать ее по–рус- ски, я озаглавлю ее «Интуитивизм», так как она содержит в себе сжатый очерк основ всей этой теории знания.

Когда советская армия разгромила Будапешт, немцы, желая защитить Вену, решили оказать серьезное сопротивление в Братиславе. Они окружили этот город тремя рядами укреплений и внутри города устроили бункеры. Политически скомпрометированные русские уехали из Братиславы в Баварию, заранее отправив свои вещи в Германию. И я отправил в Германию наиболее ценные меховые вещи своей жены, свое редко носимое платье и т. п. Вещи эти попали в Геттинген и никогда не вернулись ко мне. Сам я решил в конце концов не уезжать в Германию. Согласно договору со словацким Министерством народного просвещения, я должен был в случае желания отказаться от должности профессора заявить об этом заранее, за год. Предвидя освобождение Европы от нацизма и тяготясь своим одиночеством после кончины жены, я хотел поселиться с кем‑либо из своих сыновей и написал осенью 1944 г. в Министерство, что после весеннего семестра 1945 г. прошу освободить меня от профессорских обязанностей. Не уезжать в Германию несмотря на близость советской армии я решил, во–первых, потому, что хотел исполнить свои обязанности в отношении к Университету и работать в летнем семестре, а, во–вторых, потому, что надеялся на защиту президента Бенеша от НКВД.

В квартире моей в это время уже не жила семья Диешки; они переехали в дом родителей его жены. Из одного отеля в Татрах я получил письмо вдовы одного русского профессора, которая сорок пять лет тому назад училась в Петербурге на Высших Женских курсах и была другом моей сестры Аделаиды. Она писала мне, что вместе с немецкою армиею ушла из СССР и может сообщить мне сведения о моих сестрах. Я съездил в Татры, познакомился с этою дамою и пригласил ее жить в моей квартире и заведовать моим хозяйством. Она приехала ко мне и привезла с собою еще старушку семидесяти пяти лет, с которою вместе бежала из России.

Предполагая, что оборона Братиславы нацистами будет упорною, и что Братислава подвергнется такому же разрушению, как Будапешт, я с двумя дамами, жившими у меня, уехал в феврале в курорт Пештяны. Я рассчитывал, что советская армия будет щадить этот курорт, в котором много больниц и отелей, приспособленных для жизни курортных больных. В Пештянах есть теплые сернистые источники с целебною водою, годною для лечения ревматизма и других болезней. На них обратил внимание во время своих походов Наполеон и первые здания были построены им для лечения больных его армии. В XX веке этот курорт был известен во всем мире. Сюда приезжали лечиться и американские мультимиллионеры и индийские богатые магараджи.

Река, протекающая через Пештяны, разделяется на два рукава и образует большой остров. Одною из достопримечательностей Пештян был мост, ведущий на этот остров. Посредине этого широкого моста была устроена стеклянная стена, над мостом была крыша. У стеклянной стены с обеих сторон были устроены скамьи. Таким образом при всякой погоде больные могли гулять по этому мосту, защищенные от ветра и дождя, любуясь рекою и видом на леса и горы, присаживаясь на скамьи в случае усталости или для чтения и бесед друг с другом. Постройка этого моста обошлась очень дорого и требовала большого инженерного искусства, потому что необходимо было принять во внимание напор ветра на крышу моста. В городе был также и другой мост, соединявший оба берега реки. Когда советская армия стала приближаться, нацисты взорвали этот мост. Мало того, они они взорвали также и курортный мост, хотя он не имел никакого стратегического значения, потому что вел на остров. Сделали они это из хулиганской ненависти к славянской культуре. Взрыв был произведен ночью. Часа в три ночи нас разбудила управляющая домом и сказала, что нужно раскрыть все окна и в течение четверти часа все обитатели дома должны уйти на расстояние одного километра от места взрыва. Мы пошли в здание мерии и там вместе с многими другими жителями города сидели часов до шсети утра, когда раздался взрыв. Уходя из дому, мы раскрыли окна, но не догадались раскрыть дверь из кухни в столовую; часть этой двери была стеклянная. Оказалось, что стекло этой двери было разбито вдребезги и даже косяк ее был надломлен.

Когда советская армия придвинулась настолько, что начала обстрел Пештян, жители дома перешли в подвал его; там нам пришлось спать только две ночи. Советская армия начала обстреливать нацистов «катюшами», и нацисты поспешно отступили. Утром мы узнали, что советская армия вступила в город. Я испытывал удивительное мистическое восприятие освобождения от какой‑то социально тягостной атмосферы и вступления в какую‑то родственную мне среду. И действительно, то было освобождение от гнета гитлеризма, еще не сопутствовавшееся переживанием не менее страшного гнета болыпевицкого режима.

Вскоре была завоевана и Братислава. Она не подверглась серьезному разрушению, потому что была завоевана в течение трех дней. Талантливые советские полководцы послали отряд черноморских моряков по Дунаю в тыл нацистам, и они принуждены были поспешно отступить. Нам удалось однако вернуться в Братиславу только через месяц, когда на железной дороге были возведены временные мосты.

Стыдно было слушать рассказы о грабежах советской армии и особенно насилиях над женщинами. Говорили, что в Братиславе было изнасиловано 9000 женщин в течение первых трех дней занятия города. У эмигрантки К. были две красавицы дочери. Она ранила одну из них в ногу, вымазала лица обеих дочерей кровью и поместила их в клинику, пользуясь знакомством с докторами. Таким образом она спасла дочерей. Дня через три после занятия города войсками бесчинства эти были прекращены.