Место, роль и значение религий в современном мире - Константин Михайлович Долгов

его и в чем заподозрил! А мало ли других случаев, когда с помысла начинается гибель человеческой жизни?»[421]

Ясно, что Константин Леонтьев, любивший Толстого, высоко ценивший его талант и все его творчество и написавший об этом специальную работу, естественно, не собирался никуда на него жаловаться, но, будучи истинно православным человеком, не мог простить Толстому его нападок на Православную Церковь и еретических идей относительно Евангелия.

Варсонофий, таким образом, видит корень гибельного пути Льва Толстого, заключающегося в ошибочных помыслах и гордыне и, естественно, в отсутствии смирения. Поэтому не случайно Толстой не только усомнился в Евангелии как истинном учении Иисуса Христа, но и пытался заменить его своим евангелием. Вот почему он был отлучен от церкви.

Тем не менее Русская Православная Церковь и лично Варсонофий пытались вернуть Льва Толстого в лоно Церкви. Приехав в Астапово к умирающему Толстому с надеждой услышать покаяние писателя и простить ему от имени церкви все его прегрешения, Варсонофий, к великому его сожалению, не был к нему допущен родственниками. Он всегда искренне сожалел об этом: «Возвращался я из Астапова с грустью на сердце, так как миссия моя не была выполнена. Конечно, Господь “и намерения целует” и награждает человека за труд, а не за результаты труда, но все-таки мне было грустно. Конечно, Толстой теперь на Страшном Суде безответен; и митрополит прислал ему телеграмму, которую ему даже не передали. Церковью было сделано все для его спасения, но он не захотел спастись — и погиб. А когда-то был благочестивым человеком, но, видно, это благочестие было только внешним»[422].

Интересно, что в свое время и Толстой, и Достоевский приходили на лекции молодого философа Вл. Соловьева о богочеловечестве и оправдании добра. Мы уже отмечали, что Лев Толстой отрицал истину и красоту и признавал великое значение добра, которое он отождествлял с Богом. Достоевский не придавал особого значения ни истине, ни добру, но только красоте, которая только, как он верил, и спасет мир. В отличие от них, Вл. Соловьев, друживший с обоими писателями, считал, что истина, добро и красота диалектически взаимосвязаны, составляют единую неразрывную триаду, выражая полноту Божественного Промысла, и ни одну из этих категорий нельзя ни игнорировать, ни отбрасывать. В этом смысле Соловьев как бы устранял односторонность воззрений Толстого и Достоевского.

Почему же Достоевский придавал столь большое значение красоте и считал, что она спасет мир? Ответ мы находим в одной из его встреч и бесед со старцем Амвросием. Когда старец спросил его, что заставило его повернуть к вере, писатель ответил:

«— Да я видел Рай. Ах, как там хорошо, как светло и радостно! И насельники его так прекрасны, так полны любви. Они встретили меня с необычайной лаской. Не могу я забыть того, что пережил там, и с тех пор повернул к Богу.

И действительно, он круто повернул вправо, и мы веруем, что Достоевский спасен»[423].

В стремлении к прекрасному, к красоте Достоевский усматривал влечение человека и народа к естественному состоянию душевного равновесия и гармонии. Красота — это физическое и духовное здоровье человека и народа, в этом состоит неиссякаемый источник обращения к красоте и ее обожествления. Она как бы заложена в самой природе человека, в самом его существе, а также в окружающем его мире: «По этой-то блаженной жизни и тоскует теперь человеческая душа на земле. Есть предание, что раньше, чем человеку родиться в мир, душа его видит те небесные красоты и, вселившись в тело земного человека, продолжает тосковать по этим красотам. Так Лермонтов объяснил присущую многим людям непонятную тоску. Он говорит, что за красотой земной снился душе лучший, прекраснейший мир иной. И эта тоска “по Бозе” — удел большинства людей.

Так называемые неверы сами по себе верят и, не желая в этом признаться, тоскуют о Боге. Только у немногих несчастных так уже загрязнилась душа, так осуетилась она, что потеряла способность стремиться к небу, тосковать о нем. Остальные ищут. А ищущие Христа обретают Его по неложному евангельскому слову: Ищите, и обрящете, толцыте, и отверзется вам»[424].

В этом смысле, как бы ни понимали и ни истолковывали красоту, поиск красоты всегда есть поиск Бога, но во всех случаях никогда нельзя забывать о том, что она органично связана с истиной и добром, ибо истина, добро и красота есть Бог, а Бог есть истина, добро и красота.

Старцу Варсонофию было присуще не только редчайшее искусство понимания человеческой души, ее глубочайших и тончайших движений, но и уникальный дар провидца будущего, дар предвидеть судьбу человека и человечества. Так, осмысливая события своего времени, он отмечал: «В страшное время мы живем. Людей, исповедующих Иисуса Христа и посещающих храм Божий, подвергают насмешкам и осуждению. Эти насмешки перейдут в открытое гонение, и не думайте, что это случится через тысячу лет; нет, это скоро наступит. Я до этого не доживу, а некоторые из вас увидят. И начнутся опять пытки и мучения, но благо тем, которые останутся верными Христу, Господу нашему»[425]. И действительно, спустя несколько лет после его смерти произошли Февральская, затем Октябрьская революции, которые положили начало жесточайшим гонениям на религию, церковь и священнослужителей, что и предчувствовал и предсказывал Варсонофий. Одновременно с этим началось чудовищное разложение общества, его морали и нравственности, всех социальных и семейных устоев, обычаев и традиций.

«Философию» этого разложения Варсонофий видел в различных учениях того времени, как в естествознании, так и в общественных науках, а также в литературе и искусстве. Например, касаясь учения Дарвина, он замечал: «Английский философ Дарвин создал целую систему, по которой жизнь — борьба за существование, борьба сильных со слабыми, где побежденные обрекаются на гибель, а победители торжествуют. Это уже начало звериной философии, и уверовавшие в нее люди не задумываются убить человека, оскорбить женщину, обокрасть самого близкого друга — и все это совершенно спокойно, с полным сознанием своего права на все эти преступления. И начало всего этого опять в помысле, которому поверили люди, в помысле, что нет ничего запретного, что Божественные заповеди не обязательны, а церковные постановления стеснительны»[426].

Этому ускоряющемуся процессу разложения Варсонофий противопоставляет истинную христианскую веру и тех людей, которые являются ее истинными носителями. Таковыми он считает писателя и поэта Ф. Шиллера, о. Климента Зедергольма, врача Н. И. Пирогова, живописца Д. Болотова, философа А. С. Хомякова и других. Однако многие люди в это время стали отходить от учения Христа. В связи с этим