Место, роль и значение религий в современном мире - Константин Михайлович Долгов

последующие годы писатель все больше и больше увлекался поисками красоты земной и в частности красоты женской. Так, в его романах, как отмечает Варсонофий, женские образы отличаются необычайной красотой, пленительностью, очарованием, в то время как образы мужские скорее схематичны, бледны, невыразительны. Да и в реальной жизни Тургенев слишком увлекался красивыми женщинами, особенно певицей Виардо.

В связи с этим следует заметить, что не случайно у него формировался специфический художественно-эстетический вкус, и он явился одним из первых русских эстетов, каким во Франции был его друг Анатоль Франс. По существу, это были основоположники нового европейского романа, повествующего о зарождении различного рода либеральных, нигилистических и даже анархических идей. И в этом смысле Тургенев вносил в русскую литературу чуждые ей тенденции и элементы. Вот почему старец Варсонофий обстоятельно выявляет прогрессирующий отход Тургенева от высоких и спасительных духовных принципов и идей.

Высоко оценивая его романы, в частности «Рудин», где устами своих героев Тургенев говорит, «как сильно и благотворно влияет на душу беседа о Боге и вечности»[416]; «Дворянское гнездо», где выражена идея возможности спасения, связанная с монастырем и монашеством, когда главная героиня, Лиза, разочаровавшись в любви и в жизни, уходит в монастырь, чтобы посвятить себя целиком служению Богу, Варсонофий, несмотря на изумительные художественные достоинства тургеневских произведений, подчеркивает губительность избранного писателем пути. Он отмечает, что и сам писатель чувствовал и признавал это. Он приводит соответствующее высказывание самого Тургенева в одной из его статей: «Довольно гоняться за красотой…»[417]

В результате в конце своей жизни, ослепленный любовью к женщине, которой он отдал сердце и душу, Тургенев отошел от Бога и, даже отказавшись причаститься перед смертью, обрек себя на вечные муки и погибель: «Много раз поэт увлекался: наконец, всю последнюю любовь, все, что осталось в его душе, он отдал безвозвратно женщине, а Христу не осталось ничего. Его он изгнал от себя… Он был ослеплен любовью и все переносил. Жалкое ослепление души»! А Богу он принес минус. Перед смертью окружавшие Тургенева (нашлись все-таки добрые люди) позвали священника, но он отказался причаститься, да так и умер. Предстал он Господу, а Господь требует прежде всего сердца, Ему преданного, но Тургенев отдал свое сердце человеку, а не Христу. Еще на земле он принял возмездие, а какая участь его ждет за гробом — страшно и подумать».

Еще один факт в биографии писателя удивлял и поражал Варсонофия. Тургенев, будучи когда-то верующим человеком, сам восставал и призывал других писателей сплотиться против грозящей России духовной опасности, хотя впоследствии стал проводником врагов православной веры: «А ведь было время, когда Тургенев был верующим человеком и высоко ценил эту веру (бывал он и в Оптиной). В одной своей статье он восставал против нигилизма, говоря, что «ныне новое нашествие на Святую Русь, нашествие, гораздо страшнее монгольского. Те, татары, поработили нас политически, а нигилистическое направление старается отнять у нас веру. Необходимо всем писателям сплотиться вместе и встать на защиту святой веры от врагов ея, а напоследок жизни Тургенев сам встал в ряды врагов веры и погиб, подобно Толстому»[418]. Великий художественный талант Тургенева навсегда разошелся с высшими интересами христианского духа и православной веры.

Старец Варсонофий остро ощущал и хорошо понимал процессы, происходившие в культурной и духовной жизни того времени, в частности возрастание и наступление течений и тенденций, враждебных христианской религии в целом и православной церкви в частности. Это сказывалось не только в постоянном росте изданий книг либерального толка, в которых подвергались сомнению основные догматы веры, а также в усилении либерально-нигилистических идей и тенденций в творчестве выдающихся представителей литературы и искусства. Варсонофий, как и другие представители Русской Православной церкви, считали эти идеи и тенденции по существу еретическими, направленными на разрушение высших религиозных ценностей.

Особенно, как полагал Варсонофий, это проявилось в воззрениях Льва Толстого в поздний период его творчества, когда он разочаровался в основополагающих устоях и умонастроениях современного ему общества. Например, в трактате «Что такое искусство?» Толстой показывал разложение господствующих классов и их культуры. Бόльшую часть самых гениальных творений мастеров литературы и искусства прошлого и настоящего — Данте, Моцарта. Баха, Бетховена, Шекспира, Гёте, включая и свои собственные произведения за исключением чисто религиозных рассказов — Толстой считал лживыми, фальшивыми, не связанными с реальной жизнью народа, лишенными высоких идей, идеалов и нравственных ценностей. Одновременно Толстой обвинял священнослужителей христианской церкви за отход от истинной религии и веры и ратовал за личный контакт человека с Богом, что фактически означало отрицание самой церкви и веру в Бога вне церкви.

Больше того, Толстой отрицал истину и красоту, поскольку в истине он не видел особого смысла, а красота, по его убеждению, всегда была соблазном, уводящим человека от Бога. Он признавал только добро, которое отождествлял с Богом. Смысл человеческой жизни на земле он видел в утверждении добра как богоугодного дела.

В связи с этими тенденциями распространения еретических идей и их влияния на умы Варсонофий отмечает: «Грустное явление наблюдается! Увлекаются различными лжеучениями, люди образованные — всякими ницшами, марксами, ренанами; но особенно жаль простецов, которые, читая Толстого, делаются толстовцами и отпадают от Православной Церкви — вне же ее спасение невозможно. Да сохранит нас Господь от всех этих еретиков!»[419] Варсонофий сокрушается, что Толстой избрал гибельный, а не праведный путь: «…жизнь Льва Николаевича могла бы пойти совсем иначе, не послушайся он погибельного помысла. Явилась у него мысль, что Иисус Христос — не Бог, и он поверил ей. Потом пришло в голову, что Евангелие написано неправильно, и этой мысли он поверил и перекроил Евангелие по-своему, отпал от Церкви, уходил все дальше и дальше от Бога и кончил плохо. Приходил он как-то сюда, был у батюшки о. Амвросия, вероятно, пришел под видом жаждущего спасения. Но о. Амвросий очень хорошо понял его, когда Толстой заговорил с ним о своем “евангелии”. Когда Толстой ушел от Батюшки, тот сказал про него только: “Горд он!” — поверьте, одним этим словом охарактеризовал весь его душевный недуг»[420].

Любопытно продолжение этой истории. Когда Л. Толстой вернулся в гостиницу, он встретился с К. Леонтьевым, жившим там же, и стал рассказывать о своем посещении Скита и беседе с о. Амвросием. Леонтьев, «будучи человеком горячим, пришел в негодование и воскликнул:

— Как могли вы осмелиться, граф, говорить со Старцем о вашем “евангелии”?!

— А, так вы хотите донести на меня обер-прокурору? Ну что же, доносите! Посмотрим, что из этого выйдет.

Вот как Толстой понял