Люди и праздники. Святцы культуры - Александр Александрович Генис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Энг Ли, однако, снял не Китай, а сон о Китае. Легкая сюрреальная дымка прикрывает внутренний конфликт картины. Он состоит в мучительных – и трагически несостоявшихся – попытках соединить две противоположности: ян и инь. Другими словами, Энг Ли сделал фильм о любви, на что намекает и название: тигр в китайской символике – мужское начало, дракон – женское. Сложные отношения так связывают трех героев, что ни один из них не может сказать другому о своей любви. Вместо слов – поединки. Поэтому все драки в фильме – своего рода брачный балет, а сама лента – психосексуальная драма, которой Энг Ли научил Голливуд.
24 октября
Ко дню рождения Венедикта Ерофеева
Ерофеев перешел границу между изящной словесностью и откровением. Пренебрегая злобой дня, Веничка смотрел в корень: человек как место встречи всех планов бытия. И текст его – опыт напряженного религиозного переживания, напоенного апокалиптическим пафосом. На этих древних путях и обнаруживается его новаторство. Оно в том, что поэма бесконечно архаична. Высокое и низкое тут еще не разделено, а нормы – среднего стиля – нет вовсе. Поэтому все герои тут – люмпены, алкоголики, юродивые, безумцы. Их социальная убогость – отправная точка: отречение от мира как условие проникновения в суть вещей. Прототипы ерофеевских алкашей – аскеты, бегущие спасаться от искушений неправедного мира в пустыню.
В пьесе “Вальпургиева ночь” Ерофеев создал галерею подобных персонажей, отрезанных от окружающей, “нормальной” действительности стенами сумасшедшего дома. Все значащие слова в этой пьесе отданы безумцам. Только им принадлежит право судить о мире. Врачи и санитары – призраки, мнимые хозяева жизни. В их руках сосредоточена мирская власть, но они не способны к пылкому духовному экстазу, которым живут пациенты, называющие себя “високосными людьми”.
Один из таких – сам Ерофеев. Он обрушивает на читателя громаду хаоса, загадочного, как все живое. В сюрреалистическом коктейле, составленном из искаженных цитат, невнятных молитв, бессмысленных проклятий, дурацких розыгрышей и нешуточных трагедий автор растворяет обманчивую внятность окружающего.
В мире Ерофеева не существует здравого смысла, логики, тут нет закона, порядка. Если смотреть на него снаружи, он останется непонятым. Только включившись в поэтику Ерофеева, только перейдя на его язык, только став одним из персонажей, в конце концов – соавтором, читатель может ощутить идейную напряженность философско-религиозного диалога, который ведут високосные люди. Но и тогда читатель способен узнать ерофеевскую картину мира, но не понять ее. Истину вообще нельзя получить из вторых рук.
25 октября
Ко дню рождения Пабло Пикассо
Пикассо пренебрегал цветом, в котором видел лишь внешнюю оболочку вещей, с которых он, по словам Бердяева, стремился “содрать кожу”, например, с Гертруды Стайн.
Странности знаменитого портрета начинаются с его истории. Художник, писавший с маху и не нуждавшийся в модели, на этот портрет потратил восемьдесят сеансов. Возможно, Пикассо просто нравилось бывать у Гертруды Стайн, которая подробно объясняла ему природу его гениальности (допинг, в котором Пикассо нуждался до смерти). Так или иначе, на картине ничего не менялось, кроме лица. Оно мешало, ибо все уже было сказано позой. Холст занимает грузная, навалившаяся на зрителя женщина: властная, упрямая, привыкшая, что ее слушают и слушаются, и недовольная этим. (Я-то в ней сразу узнал Марью Васильевну Синявскую, но только те, кто с ней были знакомы, поймут, что это комплимент.) Лицо ничего не добавляло фигуре, и Пикассо, в конце концов, соскоблил его, заменив театральной маской. Стоит такую надеть, как актера охватывает чувство трагического высокомерия.
– Я на него не похожа, – сказала Гертруда Стайн, разглядывая законченный портрет.
– Сходство придет с годами, – увернулся художник.
К тому времени Пикассо уже готовился сменить оптику. Постоянно стремясь вглубь, он, пользуясь кистью как микроскопом, хотел открыть нам внутреннее устройство вещей, недоступное невооруженному кубизмом взгляду. Поскольку “развоплощенная” вещь теряет сходство с собой, кубизмом воспользовалась армия. Увидав на улицах Парижа машины в камуфляжной окраске, Пикассо признал в них своих. Но мне от этого не легче. По-моему, простить кубизм можно, лишь забыв все, что мы о нем читали. Зритель должен довериться художнику, который развинчивает природу, чтобы добраться до костяка вещи и собрать ее заново. Не потому, что у художника выйдет лучше, а потому, что так можно. Произвол, однако, надоедает первым, и мне нравится, когда реальность, подмигивая и выворачиваясь, дает себя узнать, как это происходит у Пикассо. В его работах всегда сохраняется сходство с моделью: извращенное, но именно поэтому пронзительно точное.
Свидетельство тому – портрет Гертруды Стайн. Она сумела его нагнать, когда постарела на две мировые войны.
28 октября
К Международному Дню анимации
Маленьким я очень любил мультфильмы, особенно зимой, когда сказка жмется к каникулам. В рисованный мир было проще поверить, чем в настоящий, уже потому, что последний мне таким не казался, а первый от меня прятался, но где-то был. Мультфильмы жили утопией, в которой реальность вела себя так, как ей бы всегда следовало. С регулярностью, свойственной соцреализму, добро побеждало зло, но попутно и то и другое парило в прекрасном пространстве, где физические законы никому не писаны. Грация движений без усилий покоряла меня, как линия Бидструпа, полет снежинок и запах мороза. Сказка становилась столь выпуклой, наглядной и бесспорной, что в нее было глупо не верить.
Тогда я еще, разумеется, не знал, что мою версию анимации как тотальной альтернативы разделял Лотман.
– Если оперу и балет, – говорил он, – показывают в одном театре, это еще не значит, что они говорят на одном языке и то же самое. Рисованное кино отличается от игрового, как оживший Медный всадник от стоящего на пьедестале. Удвоение условности открывает заманчивые перспективы перед мультипликацией, если она осознает себя самостоятельным и драгоценным искусством.
По Лотману, оно предназначено для детей в той же степени, как сказки Андерсена и Шварца. И я по-прежнему люблю мультфильмы и смотрю их с детской страстью, которой не мешает опыт взрослого, мягко говоря, зрителя.
29 октября
Ко дню рождения Интернета
Послушный водопровод информации, интернет удешевил знания и разбавил стерилизующей хлоркой голубую кровь эрудиции. Благотворные последствия этого демократического переворота нельзя не признать. Но нельзя и не заметить, что, попав в бинарную пилораму знаний, эрудиция теряет свою благородную природу.
Компьютер умеет размножаться только делением. Рассеянный каталог всех сведений, он напоминает Паганеля, который копил знания, не умея ими пользоваться. Детям капитана Гранта Паганель удобен лишь потому, что он всегда под рукой, но доверять ему опасно, как составленной им же карте, куда он забыл внести Австралию.
Иногда компьютер и впрямь кажется старомодным, словно Жюль Верн. Оба исповедуют конечный, перечисленный мир, который можно разобрать и выучить. Его символ веры – интеллектуальная свалка: неклассифицированная груда разнородных сведений.
Обратного пути,
