Тремор - Каролина Эванс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пойдем отсюда, — шепнула одна из них, взяв его за руку. Они поднимались по лестнице, и музыка становилась все тише. Кирилл пропустил вперед вторую девушку. Их вид сзади все больше заводил его. Когда ягодицы растягивались в одной зоне, то аппетитно набухали в другой. Эти изгибы все больше пробуждали в нем похоть.
Как животное, он набросился на них в полутемной спальне. Девушки видели его безумный взгляд в свете неона. Видели, как вздувались на шее вены, когда он хватал их. Они делали все, чтобы выжать из него еще больше чувств, довести до самой дьявольской ипостаси. Их губы двигаются по члену так умело, что, кажется, готовы отнести его прямо на небеса, прямо к золотистым садам Эдема. Он просто взорвался от страсти.
Кончив, парень вновь прижал их к постели. Казалось, жизнью Кира живет кто-то другой, а он сквозь реку эйфории лишь наблюдает за ним. Под удары кровати и стоны он уходит от точки отсчета. Блики неона вновь отдаляют его от себя. Все дальше и дальше.
Кир вновь доходит до предела. Лежит на кровати с девушками и смеется. Они — потому что покурили травы, он — просто так, без повода. Их восторги раздаются за спиной отдаленным эхом.
Кир вновь вернулся в зал. Музыка замедлилась, и многие пошли плескаться в бассейн. На танцполе остались лишь парочки. Девушки и парни прижались друг к другу, часто переходя к поцелуям, объятиям, а потом с улыбкой покидали дом и проводили время только вместе.
Упав на диван, Кирилл просто смотрел перед собой. Сквозь чью-то нежность и любовь, чье-то тепло и искрящийся взгляд. Лишь иногда дым кальяна скрывал от него реальность. Но музыка никуда не девалась. Пронзительные до дрожи аккорды вскрыли его душу. Достали изнутри то, чему не было места на публике.
Он встал. Ноги сами повели его в коридор, в его безлюдные закоулки. Открыв одну из дверей, Кирилл еще раз прислушался к отдаленному шуму толпы. Рядом никого не было.
Пальцы крепко сжали телефон, новую модель Айфона. В который раз он делает это? Снова набирает ее номер, как в первый раз веря, что она возьмет трубку. Гудок, гудок, за ним следующий.
Он — идиот. С таким серьезным лицом ожидает, что они прервутся. Что голос, до боли родной, давно утерянный, разрежет тишину из монотонных повторов. Он — идиот. Нет ничего больнее автоответчика в конце, лицемерного робота, что назовет ее абонентом. Ее… И так последние два года.
Кто-нибудь, сотрите с его лица это наивную, почти детскую веру в чудо. Объясните его тупой бестолковой башке, что ждать тут больше нечего. Что первые месяцы со звонками ей раз в минуту, последующие каждые пару часов, затем дней, а затем и вовсе лишь в по-скотски пьяном состоянии — бессмысленная драма мальчика-подростка.
«Абонент не доступен». Третий, четвертый, пятый раз. С невозмутимостью менеджера на дозвоне Кирилл вновь набирает ее. «Абонент не доступен».
Это какой-то транс. Его словно нет здесь. Гудки — эти крупицы лживой надежды, поддерживают жизнь в нем. Стягивают дыру, что уже как кратер начала покрываться рубцами по диаметру. Лишь они не дают тьме поглотить его.
Минуты, часы. Он уже не слышит звуков. Даже гудков, даже музыки в доме, даже звонкого смеха людей, что иногда проходили за дверью. Могли бы они подумать, что открыв ее, увидят Кира в маленькой темной кладовке? Увидят его каменное, застывшее выражение лица? Он бы даже не повернул головы в их сторону. Палец и дальше бы нажимал на номер, и на экране все так же загоралось «Моя любовь». Так продолжалось очень, очень долго.
Но вот все стали уходить. С невидящим взором он опустил вниз трубку.
* * *
Кирилл никогда еще не любил рок так сильно. Еще никогда в жизни ему не дышалось на сцене так легко и свободно. Лишь стоя на ней, он ощущал, как его любят толпа снизу. Его. Потому что не было ни одного жеста, движения, гроулинга, ни одной эмоции, которой Кирилл не испытывал бы в реальности. Его крик был голосом души. Лишь от него что-то шевелилось в ней.
Тысячи людей взрывались под его натиском. Прыгали как сумасшедшие, тянули к нему свои руки. Он смотрел им в глаза и видел безумие. Оно так и манило Кирилла прыгнуть к ним. Упасть в бездну, молясь, чтобы люди не поймали его. Но они ловили. Несли как священный предмет, осторожно, не спеша, стремясь как можно отчетливее прикоснуться к нему.
Кирилл закрывал глаза. Свет фонарей проникал сквозь веки, донося до сетчатки все цвета дьявольской агонии. Такие моменты принадлежали ему. Да, он пел не свои песни. Да, в их строках не было ни следа его личности. Но какое это имеет значение? Каждое слово все равно пропитывалось им.
Мокрые волосы прядями висли над его лбом. Прикрывали собой глаза, неистовый огонь в его взгляде. К концу выступления он словно получал немного сил, чтобы жить. А дальше все по новой. Кирилл снова заходил в футляр, в свою глянцевую оболочку и тратил энергию, которую получил на сцене. Возможно, если бы родители чаще приезжали к нему, накопленный заряд хранился бы куда дольше.
Первый год в штатах он видел их раз в три месяца. Во второй чуть чаще. А потом дела отца резко пошли в гору, и Кирилл стал забывать его голос. Лишь мама периодически звонила ему.
Она изменилась. С кожи исчезли веснушки. С переносицы — легкая асимметрия. Губы стали пухлее, у глаз больше нет морщинок. Подтяжка лица сделала его безжизненным и гладким. Таким же, как у девушек рядом с ним. Из-за бесчисленных походов к косметологам и пластическим хирургам он едва мог узнать ее.
— Зачем ты это делаешь, мам? — спросил Кирилл у нее на неделе.
Она как-то странно рассмеялась, словно услышала какую-то бессмыслицу.
— Дорогой, ты ведь все понимаешь. Я не молодею, папа постоянно видит молодых девочек…
— И что, ты думаешь, как бы удержать его? — резко спросил он.
Сделав паузу, она с тактом ушла от ответа.
— Сынок, тебя что-то расстроило?
Кирилл глубоко вздохнул.
— Ну… Жизнь, наверное.
— О чем ты говоришь? Да у меня вся лента переполнена рилсами о тебе. Уже не знаю, чему верить. Ты правда запишешь песню с Зе Уикендом?
Он усмехнулся.
— Это пока обсуждается, но информация, как обычно утекла раньше времени. Это еще не точно,
