Избранные сочинения в 9 томах. Том 4 Осада Бостона; Лоцман - Джеймс Купер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А как же, сударь! Главнокомандующий каждый день присылал адъютанта или слугу; и лорд Перси оставлял свою карточку не реже…
— Ах, это все простая вежливость… Но у меня ведь есть родственники в Бостоне… мисс Дайнвор, — разве она не в городе?
— В городе, сударь, — ответил лакей, опять спокойно принимаясь расставлять пузырьки на ночном столике. — Где уж мисс Сесилии куда-нибудь ехать!
— Она не больна, надеюсь?
— Господи, меня прямо за сердце хватает не то с радости, не то со страха, когда я слышу, что вы опять так быстро и громко говорите! Нет, не скажу, чтоб она была по-настоящему больна, но нет в ней такой живости и ловкости, как у ее кузины, мисс Агнесы.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что она все киснет: ни по хозяйству, ни рукоделием не займется, как другие. Усядется в кресло, в котором вы сейчас сидите, и сидит так часами не двигаясь, разве только вздрогнет, если ваша милость застонет, или изволит громко дышать через нос. Я так думаю, сударь, что она стихи сочиняет. Во всяком случае, она любит, что называется, предаваться «меланфолии».
— Вот как! — сразу встрепенулся Лайонел, что не преминуло бы удивить более наблюдательного собеседника. — А почему ты думаешь, что мисс Дайнвор слагает стихи?
— Да потому, сэр, что она очень часто держит в руках бумажку, и я видел, как она читала и перечитывала то же самое столько раз, что уж должна бы давно все запомнить наизусть, а стихотворцы всегда так поступают с тем, что сами напишут.
— Может быть, это было письмо? — воскликнул Лайонел с такой живостью, что Меритон выронил склянку, которую вытирал, к большому ущербу для ее содержимого.
— Бог ты мой, мистер Лайонел, как вы крикнули! Ну совсем как прежде!
— Просто я поразился, что ты так тонко разбираешься в тайнах стихосложения, Меритон.
— Все дело в практике, сударь, — самодовольно ухмыльнулся лакей. — Не могу сказать, чтобы я много упражнялся по этой части. Правда, однажды я сочинил «эпистафию» поросенку, который подох у нас в Равенсклифе, когда мы там были в последний раз; потом имел немалый успех со стихами о разбитой вазе, которую уронила горничная леди Бэб; дуреха уверяла, что это случилось из-за меня, — будто я хотел ее поцеловать, хотя всем, кто меня знает, понятно, что мне незачем бить вазы, чтобы добиться поцелуя у такой деревенщины!
— Хорошо, хорошо! — прервал его Лайонел. — Как-нибудь, когда я наберусь сил, я охотно послушаю твои опусы, а теперь, Меритон, ступай в кладовую и посмотри, нет ли там чего-нибудь: я ощущаю симптомы возвращающегося здоровья.
Польщенный камердинер тут же удалился, оставив своего хозяина наедине с его мыслями.
Прошло несколько минут, а молодой человек все сидел, подперев рукой подбородок, и поднял голову, только когда вдруг услышал чьи-то легкие шаги. Он не ошибся: Сесилия Дайнвор стояла в нескольких шагах от его кресла; высокая спинка и подлокотники почти скрывали от ее взора сидевшего в нем молодого человека. По тому, как она осторожно ступала, стараясь не шуметь, ясно было, что она думала найти больного там, где видела его в последний раз и где он столько месяцев пролежал в забытьи, безразличный ко всему. Лайонел следил за каждым ее движением, и, когда воздушная лента ее утреннего чепца откинулась в сторону, он поразился ее бледности. Но вот она отдернула полог кровати и, не найдя там больного, в мгновение ока обернулась к креслу. Тут она встретилась взглядом с молодым человеком; он смотрел на нее с восторгом, и в глазах его светились огонь и мысль, которых они так долго были лишены. В порыве чувств и радостного изумления Сесилия бросилась на колени рядом с креслом и, сжимая руку Лайонела в своих маленьких ручках, воскликнула:
— Лайонел, дорогой Лайонел, вам лучше! Слава богу, наконец-то вы пришли в себя!
Лайонел осторожно высвободил руку из доверчиво сжимавших ее нежных пальчиков и развернул вчетверо сложенный лист, который она бессознательно вверила ему.
— Милая Сесилия, — шепнул он зардевшейся девушке, — это же мое собственное письмо! Я написал его, когда не знал, останусь ли жив, и выразил в нем самые чистые свои сердечные помыслы, — так скажите, смею ли я надеяться, что вы его хранили, дорожа им?
Сгорая со стыда, Сесилия на миг закрыла лицо руками, а затем, не в силах справиться с обуревавшим ее волнением, разрыдалась, как сделала бы всякая девушка на ее месте. Не к чему подробно повторять все нежные увещевания молодого человека, скажем только, что ему удалось не только остановить слезы Сесилии, но и побороть ее смущение: она подняла прелестное личико, и он прочел в ее ясном и доверчивом взгляде все, о чем только мог мечтать.
В этом письме Лайонел так прямо и откровенно писал о своем чувстве, что гордость девушки не могла быть уязвлена, и она столько раз его читала, что каждая фраза врезалась ей в память. К тому же Сесилия долго и любовно ухаживала за больным, и теперь ей и в голову не могло прийти прибегнуть к невинному кокетству, нередкому при подобных объяснениях. Она сказала все, что может в таких случаях сказать любящая, великодушная и скромная девушка, и надо признать, что, если Лайонел проснулся почти здоровым, немногое сказанное ею совсем его исцелило.
— И вы получили мое письмо наутро после битвы? — спросил Лайонел, нежно склоняясь к девушке, все еще стоявшей на коленях у его кресла.
— Да, да, вы ведь велели отдать его мне в случае вашей смерти. Но больше месяца никто не чаял, что вы останетесь живы. Ах, если бы вы знали, что это был за страшный месяц!
— Теперь все уже позади, ненаглядная моя! Слава богу, я буду здоров и счастлив!
— Да, слава богу, — пролепетала Сесилия, и на ее глазах снова навернулись слезы. — Ни за какие блага на свете я не согласилась бы вновь пережить подобное!
— Дорогая Сесилия, — ответил он, — только лелея и оберегая вас от соприкосновения с грубым миром, как сделал бы ваш отец, будь он жив, я могу надеяться отплатить вам за всю вашу доброту и причиненные вам страдания.
Она доверчиво подняла к нему сияющие глаза:
— Я верю вам, Лайонел, — вы поклялись, и недостойно было бы сомневаться.
Сесилия не противилась, когда он привлек ее к себе и прижал к груди. Но тут послышался шум: кто-то поднимался по лестнице. Девушка вскочила, и не успел восхищенный Лайонел полюбоваться пунцовым румянцем на ее щеках, как она бросилась вон из комнаты с быстротой и легкостью лани.
Глава XVIII
Ставлю золотой — мертва!
Шекспир, «Гамлет»Лайонел еще не опомнился от радостного волнения только что описанной сцены, как непрошеный гость, оповестивший о себе необычно тяжелым и гулким топотом, словно он передвигался на костылях, вошел в дверь, противоположную той, за которой скрылась Сесилия, и мгновение спустя раздался веселый, раскатистый голос посетителя: