Чёрный Магистр - Алексей Николаевич Рыжаков

мне. Вижу, смотришь в очи мои с подозрением. Но вспомни сначала, как тебе из плена татарского уйти удалось? Вспомнил? Тогда пришлось мне снова оказаться на том поганом рынке невольничьем. Помню я твой взгляд, читал не у одного тебя на лице уверенность, что прибыл туда наживаться на соотечественниках. Да, я купил их, как покупал и ранее. На корабли их грузили, в повозки ли, и отправляли далее. Вот только не туда, куда думали все. След тебе, как вернёмся мы в родную сторонушку, поскакать на родину твою малую, в Карачаровку. Видел бы ты, как отстроили люди её домой воротившиеся. Был я там, как и в прочих местах таких в облике бедного гусляра, что по земле русской странствует. Нет мне отрады большей, чем видеть счастье и радость на лицах их от того, что домой воротиться им посчастливилось. Всё что мной заработано уходит на одно лишь дело, и не пиры это, как думается всем и каждому. Идёт злато всё на выкуп за русичей! Пока князья поганые за ярлыком ездят в орду проклятую, да зорят друг друга замест того, чтобы, воедино собравшись, скинуть ярмо басурманское, я один только о люде мирском, что они на произвол судьбы бросили, и думал, выкупая всех и каждого. А когда на Руси появился наконец князь, способный хоть как‑то изменить жизнь русичей к лучшему, не задумываясь ответил на просьбы его.

А однажды, когда был на реке я Сорочинке, явились ко мне вдруг калики и рассказали о тебе, мол, нашли наконец того, кого искали они с времён незапамятных. Тогда‑то и довелось нам с тобою впервые встретиться. И как договорились мы с каликами, когда остальных русичей отправили путём окружным на родину, тебя прочь вывели, где и нашли тебя они. Сказать по чести, не ожидал увидеть я со временем в стольном городе Киеве тебя, ведь ведомо было мне, кем ты стать должен был. Хотел, было, я открыться тебе, ибо был, как и я, повязан с миром потустороннем ты. Никому до сель неведомы дела сии тайные. Видели во мне все только личину купеческую, а как открыться хотелось кому‑нибудь, не для того чтоб потешить своё самолюбие, а дабы дело моё передать кому. Но решил я повременить пока. Показалась за горизонтом надежда положить конец временам тёмным на земле русской. Думал я, удалось мне, но обманом и ложью оказалось всё.

Когда вновь отправился по делам я в Орду проклятую, предали меня. Оказался в плену я вражеском. И вышло так, что прознали откуда‑то вороги о силе моей. Не смог я сбежать и предупредить Владимира, что грозит западня вам здесь. Некая сила тёмная на помощь пришла басурманским захватчикам, и, боюсь, корни свои глубоко пустила она на земле родной, ибо оттуда простирается длань её. Так бы сиживать мне в яме пленником, но пришёл на помощь мне витязь русский Никита Кожемяка. Богатырь этот с давних пор воеводой был на пограничных заставах, он первый оказался под ударом объединённых сил проклятых захватчиков, и сделался в итоге их пленником. Когда началось побоище камское, удалось ему из пут высвободиться и на помощь ко мне прийти. А я, немедля, пустился на подмогу уже к тебе, Илюшенька, и поспел, поди, вовремя…

15

Минуло уже несколько дней пути. Дорога отныне простиралась по родным лесам и полям. То и дело появлялись поселенцы местные, дабы поприветствовать воинов освободителей и помочь чем может кто – воды принести иль кушаньем каким поделиться, ведь обозы с провизией остались чуть ли ни в самом Киеве. Зажили раны у Ильи Муромца, и он путь продолжил верхом. Все богатыри, один за другим благодарили витязя за удаль его молодецкую, что победу позволила им одержать славную. Даже Алёша Попович не пожалел слов ладных для него, лишь один Дунай Иванович обошёлся кивком только. Спросил тогда Илья у Алёши, скакавшего подле него, чем он вызвал отношение такое у могучего воина. На что ответил ему богатырь:

– Ты не подумай чего дурного, Илья. Не причём ты здесь. Уж много лет как дал Дунай молчания обет, и блюдёт его с тех пор, не нарушив ни разу. А ведь не было на памяти моей человека, коий отличался бы таким нравом буйным и любовью к жизни! Сколько подвигов ратных совершил он во славу земли русской, хоть и не из здешних краёв родом. С младых лет служил он литовскому князю. И однажды довелось повстречаться ему с Добрыней Никитичем. Произошло сие во времена те, когда был тот витязем простым под началом Вавилы. Свела Добрыню и Дуная судьба супротив друг друга, когда печенеги и половцы совершили набег очередной на отечество наше. Дабы отомстить за былое, князь литовский отправил ратников своих в подмогу кочевникам. Но те, как и прежде, только мирян зорить и способны были, а как навстречу им дружина княжеская вышла, так и сбежали немедля. Остались биться только литовские молодцы. И вступили тогда в богатырский поединок Добрыня и Дунай – сперва на копьях бились, затем на саблях, на палках и, наконец, врукопашную бросились, но никто верха над противником не смог взять. Тогда повелел Вавила отпустить могучих воинов с миром домой за доблесть и силу их. Но отвернулся от них алчный Литовы владетель, разграбил их имения и по миру пустил семьи их. И нашли тогда пристанище изгнанники среди русичей, и дабы не пропадала зря удаль такая, князь принял на службу в дружину свою их. Не минуло и нескольких лет, как разразилась новая свара меж Русью и Литовою. Дошли в тот раз витязи русские до самого стольного града литовского, ведомые Дунаем, отомстить желающим за унижение несправедливое. И дабы откупиться от Владимира и мир с ним выторговать, князь литовский отдал в жёны ему свою дочь старшую прекрасницу Апраксию. Но не один Владимир вернулся из похода с суженной, посчастливилось и Дунаю найти зазнобу себе – обручницей его за удаль великую, в бою проявленной, стала другая дочь литовского князя – Настасья. Ох, и закатили пир славный по возвращению в Киев – справили сразу две свадебки! Со временем же, когда Добрыня с Василием, как все думали, сгинули, стали прочить Дуная приемником на пост Вавилы, но случилось несчастье внезапное. На пиру по случаю назначения его воеводой начали витязи спор, кто лучший в Киеве стрелок из лука. Затеяли состязание – стрелы метать. И тут Дунай, дабы поразить всех противников своих, выдумал метнуть стрелу прямиком в кольцо, поставленное на