Живун - Иван Истомин

Конь бежал резво. Сбоку темнел низенький лес. Илька задремал было, но вдруг вспомнил про беду, случившуюся с Ермилкой и Ма-Муувемом, и спросил о ней у отца.

— У Ермилки? — переспросил Гриш и заворочался на сене. — Несчастье приключилось. Дочерей до смерти застудил. Из-за Ма-Муувема, черт бы его побрал! Ну, ты еще мал, не поймешь.

— Пойму! Расскажи! — потребовал мальчик.

И Гриш, как бы говоря сам с собой, рассказал сыну грустную историю…

Окрестив у попа маленького Егорку, Ермилка надумал свозить в Мужи и повторно окрестить двух дочерей — Марпу и Татью. Решил и на них получить по рубашке.

Возвращался довольный и радостный. Но, на беду, в пути догнал пьяного Ма-Муувема. Старшина уснул, полусидя на нарте. И его упряжка, даром что из четырех оленей, плелась кое-как. Обогнать в дороге старшину для хантов — большой грех. Нельзя и просить его ехать быстрее. Ермилка с дочерьми на своей проворной собачьей упряжке тянулся за оленями чуть не полдня. А мороз стоял трескучий. Девочки, плохо одетые, простыли. Несколько дней провалялись они в бреду и умерли.

— Обе?! — вздрогнул Илька.

— Обе…

— Их похоронили?!

— Известно… Однако не в могилу — земля стылая да и снег глубок. Где-нибудь на ветках деревьев высоко лежат. Так водится у хантов. Весной уж захоронят, получше, если зверье да птица, не растащат, не расклюют…

— Ой, что ты, папка! Они ведь были хорошие. Особенно Татья. Ой, жалко! — У Ильки навернулись слезы. Он вспомнил, как играл с девочками в Вотся-Горте…

Ехали молча.

— Плохо, не знаю по-ихнему… О чем вы говорили в юрте, так и не разобрал, — снова заговорил Илька.

— Научишься… А про что калякали — тебе это ни к чему.

— Как ни к чему? Сам же говорил — привыкай любопытствовать, мотай на ус, — серьезно сказал мальчик.

Гриш засмеялся. И доверительно, как взрослому, сообщил:

— Звал их в парму! Бедствуют из-за Ма-Муувема. Мы-то перебиваемся, а они хуже нашего живут. Сам видел. Сообща-то и нам бы и им с нами бы лучше. Больше рук — разворотливей работа. Они от труда не бегут. Исполнительные… Но в парму не идут… Как и Ермилка… Не хотят разобщаться… А по-моему, просто трусят, старшины боятся… Не одни девочки помрут… Все сдохнут, если не убрать Ма-Муувема с пути-дороги…

Гриш говорил и говорил, словно спешил выговориться. Но вдруг осекся, спохватился:

— Ну, маловат твой ус! Чтоб этакое-то наматывать… Спи-ка лучше, ездок-путешественник. Горло простудим, разговаривая.

Илька понял одно: отцу грустно. Он повздыхал, не зная, чем помочь, и заснул.

Пробудился он, когда светало. Они въезжали в Мужи.

Глава девятнадцатая

Недолгое гостевание

1

Еще и года не прошло, как Илька уехал из Мужей. Что могло измениться за это время? Наверное, почти ничего. Но Ильке казалось, что перемен много: и бабушка-то вроде сильно поседела, и дядюшки и тетушки посолиднели, и Микул с Петруком и сестрами стали больше. Подросли, что ли? Даже Февра, которая совсем недавно уехала из дому, выглядела по-другому. Аккуратной стала Февра, чистюлей, как Окуль, ее подружка. Окуль забежала за Феврой по пути в школу.

— А я сегодня не пойду учиться. Вишь, кто приехал? — сияя, заявила Февра и указала подруге на отца и братишку. — Они и тебе гостинцев привезли! Чуть не целый мешок.

Окуль улыбнулась, но в ее карих глазах мелькнула грусть, видно, оттого, что ее папка не приехал…

— Приедет. Может, и с Энькой, — успокоил девочку Варов-Гриш и стал расспрашивать, хорошо ли учатся они с Феврой.

— Мы уже читаем и пишем. Только плохо понимаем по-русски, — призналась Окуль и вдруг решительно заявила, что и она не пойдет в школу, раз Февра не идет.

Гриш не стал возражать. Передал Окули гостинцы, велел отнести их квартирохозяйке, пусть та кормит девочку экономно…

— Я и сам зайду попозже, посмотрю на твое житье. Узнаю получше про твои ученья-мученья, — пообещал Гриш Окули.

— Охо-хо, — вздохнула при этом мать Гриша, старая Анн. — К чему только это мученье-то девочкам! Вот кому ученье-то пригодится. — Она погладила Ильку по голове. — Внуку моему, коньэру. Жить-то ему надобно будет как-то. Ешь, милый, ешь, коли к бабушке приехал. Соскучилась я, старая, по тебе, — она в который раз гладила Ильку ласковыми руками, угощая его, чем только могла.

Илька тоже был счастлив, что снова у бабушки, слышит ее знакомые вздохи, негромкий голос, видит милое морщинистое лицо, широкое и приветливое, ощущает ласковость и нежность родных рук. Он много поведал ей уже про Вотся-Горт и еще много хотел рассказать. Бабушка охотно слушала, ей все было интересно: и про то, как напугал их медведь, и как Илька славил в Рождество, и про несчастье, которое стряслось у ханты Ермилки из-за Ма-Муувема… Хотелось Ильке рассказать, как купали его в росе, как искал он в лесу встань-траву, излечившую Илью Муромца. Но он воздержался, ничего же из этого не получилось. Бог не помог ему. Илька все еще нисколечко не ходит, а лишь ползает…

Не было конца и разговорам взрослых. Они завтракали в комнате дяди Пранэ и тети Малань и делились новостями.

Гришу не хотелось выкладывать про разлад в парме. Но даже незначительных обмолвок было достаточно, чтоб Петул-Вась понял многое.

— М-да-а, — протянул он. И это прозвучало как: «Я же предвидел, предсказывал…»

— Вот одичаете пуще и вовсе рассоритесь. Надоедите один другому. Вертайся-ка в свой дом. В Мужах людней, веселей. Житуха налаживается. С голоду не помирают… И Ильке скоро в школу. Без матери ему одному тут нельзя. И лечить его тоже надобно…

Пранэ легонько потрепал Илькины волосы и поддакнул старшему брату:

— Правильно, крестник мой во уже какой шляпчик-мальчик. Вырастет карапуз и будет козырный туз. Станет учиться — куплю ему что-нибудь для писулек. Вертайтесь в Мужи — и баста!

Старуха и снохи в один голос затвердили то же самое. Без поездок в Мужи все равно не обойтись — грехов-то сколько незамоленных. Худо ведь, что в церкви подолгу не бывают. В мир-лавке товары завелись, стали продавать кой-чего. Было б на что купить! Гриш работящий, не останется без нажитка.

Братья поддерживали женщин. Петул-Вась нахваливал новую власть. Гриш только диву давался: что за чудо произошло? Прежде Петул-Вась не стеснялся поругивать нововведения…

— Теперь не то, что год назад. Теперь брюхо у каждого глаже стало, — рассуждал Петул-Вась. — С нас власть налогов никаких не берет… Ходит слух, будто Госрыба какая-то объявилась. С весны снарядит она рыбацкие артели. Не такие, как ваша самодельная парма с гнилыми сетями. Большущие. Рыбакам дадут снасти новые, лодки крепкие! Промысел пойдет на самых рыбистых угодьях, аж у самой Обской губы, в царстве рыбы! И туда не придется переселяться насовсем с бабьем и детворой. Пароходы завезут рыбаков на путину, назад увезут…

Гриш ловил каждое слово брата, теребя кончики усов. Да, значительные дела затеваются в Мужах…

— Ну, а с уловом как? — спросил он брата.

— Улов рыбаки сдадут — полный расчет получат. Можно и в долг брать, на еду, одежду — под улов… А уловы, если башковито все наладить, хорошие будут. Много рыбы можно засолить, насушить… От маленькой пармы такой пользы не получить. Госрыба — сильная штука…

— Инте-ересно, — растерянно протянул Гриш.

— Очень интересно, — согласился Петул-Вась. — Хотелось мне в эту Госрыбу, да Куш-Юр не пускает. Говорит, заместо Биасин-Гала я хорошо управляюсь. Вот. Учусь торговать…

— Н-да… Мир-лавка, выходит, в аккурат на твой котелок. И новые перемены тебе по душе… — сказал Гриш задумчиво. И тут же спросил со скрытой иронией: — А по дому-хозяйству кто же управляется, ежели ты день-деньской товары продаешь? Кто тебе подсобляет? Пранэ?

Вась не уловил подковырки, ответил со вздохом:

— Сам управляюсь. Трудно, конечно. Вечера и ночи мои. Да воскресные дни. Но скоро Микулка подрастет. Туговат парень на учебу, не быть ему грамотеем. Пусть дома подсобляет…

Гриш с сомнением глядел на брата: вечера да ночи отдавать хозяйству… Много ли нахозяйничаешь?..

— Но ты знаешь, куда мою мысль Куш-Юр однажды увел? — встрепенулся Петул-Вась.

Гриш ревниво навострил уши: Куш-Юр с Петул-Васем беседы ведет? Так вот почему Петул-Вась такой азартный до новых дел. Куш-Юр другом его себе сделал! «Эх, Куш-Юр, Куш-Юр! Эх, Роман Иванович, друг душевный… И тебя как друга потерял я, на остров забравшись», — вздохнул Гриш. Однако интересно ему стало, какие мечты обсуждал Куш-Юр с Васем…

— Если дать в мир-лавку много-много всякого товару, — говорил увлеченно Вась, — дел в хозяйстве убавится. Зачем самому шубу-обувь шить, зачем бабе самой прясть-ткать, если все в мир-лавке будет?.. А?..

Ну, над этим Гриш еще никогда не думал. Чувствуя себя гостем, не стал затевать спора с братом. Да и Петул-Васю было недосуг. Пришло время открывать мир-лавку. Вась собрался и ушел.