Тайные тропы - Георгий Брянцев

— Этот состав уйдет без нас, — сказал Андрей, наблюдая за посадкой.

— Да, видимо, — согласился Ожогин. — Юргенса что-то не видно.

По перрону бежал комендант, за ним, точно тени, следовали автоматчики.

— Отправляйте! Отправляйте! — кричал он кому-то.

Комендант был кровно заинтересован в скорейшей отправке эшелона и разгрузке вокзала. Паровоз дал свисток, рванул несколько раз состав, но не стронул с места. Состав был слишком перегружен.

Рев поднялся с новой силой. Из отдельных выкриков можно было понять, что всем предлагают слезть, а когда состав тронется, усесться опять. Другого выхода не было. Боязливо поглядывая на небо, солдаты высыпали на платформу. Паровоз надрывно крякнул и потянул за собой вагоны. Все бросились к ним. Поднялась дикая давка, толкотня, драка. Задний вагон, наконец, скрылся за разрушенной водокачкой, оставив на путях тела раздавленных и изувеченных.

— Убрать их... быстро убрать! — кричал комендант.

В сопровождении своры автоматчиков вскоре на перроне появился Юргенс вместе с высоким полковником — помощником начальника гарнизона.

— Коменданта на перрон! Коменданта на перрон! — раздалась команда.

Комендант выскочил из деревянного, наспех сколоченного барака и, увидев необычного гостя, ускорил шаг. На ходу он оправлял мундир, портупею, кабуру.

— Что от вас требовал господин Юргенс? — внешне спокойно и холодно спросил полковник.

Комендант ответил, что Юргенс требовал паровоз. Он соврал, не сморгнув глазом. Юргенс передернул плечами. Заметив его волнение, полковник предупреждающе поднял руку.

— Именно это он требовал? — спросил он и ударил коменданта наотмашь по лицу. — Если вагон господина Юргенса не будет прицеплен к первому отходящему составу, я вас расстреляю, — объявил полковник бесстрастно и, повернувшись на каблуках, пошел с перрона.

Комендант горячо пытался что-то объяснить Юргенсу. Тот не дослушал и резко перебил:

— Дайте мне людей... десяток, не менее, и тогда не нужен будет ваш паровоз... Они сами подкатят вагон.

Комендант убежал. Юргенс тяжело вздохнул, достал портсигар, закурил.

Через пять минут комендант вновь появился в сопровождении двенадцати солдат.

— Пойдемте, — сказал Юргенс и, легко спрыгнув с перрона, зашагал по шпалам.

Вагон, выделенный Юргенсу, стоял у заброшенной, удаленной на километр от вокзала платформы, где до войны разгружали лес, и это, собственно, спасло и самого Юргенса, и Ожогина, и Грязнова.

Советские бомбовозы в наступающей темноте появились так внезапно, что ни сирена, ни зенитки, ни прожекторы не успели предупредить об их приближении.

Друзья вместе с Юргенсом и его служителем, который занимался укладкой вещей в вагон, залезли в узкую трубу под полотном железной дороги и просидели там целый час.

Когда стихли разрывы и ушли самолеты, вокзал пылал точно огромный костер. Ни о каком отъезде в ближайшее время не приходилось и думать...

Ночь прошла в ожидании нового налета, но его не последовало. Утром начали грузиться. Вещи укладывали в длинный допотопный пассажирский вагон. Боясь новой бомбежки, состав сформировали быстро, без обычной волокиты. Маневрового паровоза, как и вчера, не нашлось, а поэтому вагон Юргенса пришлось толкать с платформы на вокзал в хвост состава руками солдат. Радиоаппаратура, документы, гардероб, продукты — все это заняло несколько купе, а остальные находились в распоряжении Юргенса. С ним, кроме Ожогина и Грязнова, следовали служитель, две машинистки, трое незнакомых друзьям немцев в штатском, несколько шоферов и шесть автоматчиков.

Уже после прицепки вагона, перед самым отправлением состава, произошло новое приключение, закончившееся трагедией.

Сдерживая натиск лиц, не имеющих отношения а вагону, автоматчики, занявшие все выходы, не обратила внимания на окна. Около одного из них шла возня, которую заметил служитель Юргенса. Несколько солдат с эшелона, стоящего рядом, подсаживая один другого, влезли через окно в купе, закрытое снаружи, и начали выгружать находящиеся там продукты. По цепочке передавались пачки галет, сигареты, банки с консервами и сгущенным молоком, бутылки с вином.

— Господин Юргенс, — доложил торопливо служитель, — из второго купе через окно тащут продукты.

Юргенс побелел от злости и, вытащив из заднего кармана брюк пистолет, бросился к купе. Над раскрытыми ящиками хозяйничал пожилой солдат. Он распихивал все, что извлекал из ящиков, за пазуху и по карманам.

— Мерзавец! Мародер! — заревел Юргенс и выстрелил три раза подряд.

В эту же минуту просвистел паровоз и, громко вздыхая и отдуваясь, потянул состав с вокзала. Тело убитого солдата выбросили через окно. Поезд стал набирать скорость.

— Вот мы и покидаем родные края, — грустно проговорил Грязнов, примащиваясь у окна с выбитым начисто стеклом.

Никита Родионович уселся рядом с другом и обнял его за плечи.

— Да, родные, любимые края... Скоро ли мы увидим их опять?

Мимо окна бежали пригородные сады, мелькали перелески, поляны. Где-то далеко горела маленькая деревенька. Дым стлался над землей. Земля родная убегала из-под колес. Друзья смотрели вдаль, сдерживая в груди нестерпимую грусть.

Часть вторая

1

Самолет загорелся на высоте пяти тысяч метров. Жаркие языки пламени жадно поползли от правого мотора по крылу, обшивке. Они росли и ширились, приближаясь к кабине. Командир корабля дал экипажу сигнал выбрасываться.

Луч прожектора прорезал тьму точно огненный меч и погас. Объятый огнем бомбовоз не надо было освещать, он как падающий факел бороздил черное небо.

Стрелок Алим Ризаматов прыгал первым. Открыв люк, он на секунду повис на локтях, а затем провалился в темноту ночи. Отсчитав до двадцати, выдернул кольцо. Динамический толчок встряхнул тело, парашют большим куполом раскрылся над головой и, казалось, приостановил падение. Алим плавно закачался на стропах.

Он учитывал, что спуск займет не меньше десяти минут, — время достаточное, чтобы подготовиться к приземлению. Под ним была чужая земля, и Алим знал, что его ждут внизу враги, злобные, беспощадные враги, с которыми он бился в воздухе и с которыми предстоит борьба там, внизу. Он вынул из кабуры пистолет. Почувствовав в руке оружие, успокоился. Радостная искра вспыхнула в сердце. Именно такое чувство он испытывал перед воздушным боем, касаясь руками холодной стали пулемета. Биться, и если умереть, то в борьбе. Конечно, там, внизу, он будет один среди врагов. Он может убить нескольких, это будет тоже победа, его, Алима, победа. А потом... А потом, — сделав все возможное, надо уйти из жизни. Умереть самому, чтобы рука врага не коснулась его живого. Одна пуля для себя — остальные врагам. Это единственный и правильный выход, не порочащий имени советского воина и чести комсомольца. Это не позор. Это лучше, чем плен. Ему еще в начале войны довелось услышать рассказ о человеке, который в трудную минуту предпочел вражеский плен честной смерти бойца, а потом неясными путями сохранил себе жизнь. Нет, Алим выбирать не будет. До сих пор он открыто и прямо смотрел в глаза товарищам — лучше честно умереть, чем жить бесчестным.