Зеркальная страна - Кэрол Джонстон

меня отчетливо донесся его отчаянный, протяжный вопль. В зале заседаний воцарился хаос, и Рэфик потащила меня прочь от любопытных зрителей и репортеров.

Закрываю глаза. Не знаю, как выдержу все это, как встречусь с ним лицом к лицу. Вспоминаю его ужасный вопль, пытаюсь быть храбрее, сильнее, лучше… Увы, я разучилась лгать самой себе.

Снова достаю из кармана потрепанное, измятое письмо, с которым не расстаюсь. На конверте почерком Эл написано «Кэт». Оно пришло спустя два месяца после вынесения приговора Россу. Через два дня после того, как Вик прислал мне эсэмэску и спросил новый адрес. На свои скудные сбережения я сняла комнатку на окраине Лейта, потому что каждый день среди зеленых лужаек, старых яблонь, серых облицовочных кирпичей и георгианских окон с решетками, медных колокольчиков, красных дверей и золотистого света превращался в пытку, причем пытку желанную, как токсичные любовные отношения или фантастический мир, населенный чудовищами и призраками. Впервые закрыв изнутри дверь съемной комнатки и сев на продавленную кровать, я расплакалась от облегчения.

Вынимаю письмо из конверта и подхватываю выпавший клочок бумаги, смотрю на первую и последнюю строчку: «Дорогая Кэт» и «С любовью, Эл», а между ними – ужасные слова. Когда я открыла письмо, внутри была записка от Вика: «Она велела мне не читать, так что не знаю, поможет ли это тебе или сделает только хуже. Вик».

3 апреля

Дорогая Кэт!

Это мое последнее письмо. Мне следовало написать тебе раньше, но я не знала как. Теперь откладывать дальше уже некуда.

Я солгала. Я лгала тебе слишком много раз – гораздо больше, чем следовало. Но знай, я шла на это только ради тебя.

Сейчас я действительно говорю правду…

Я смотрю на машины, на людей, на размытые бежевые и серые краски, открываю бардачок и кладу письмо внутрь. Моя тоска тяжела и жестока, однако чувство ответственности гораздо хуже, и страх – не серебристый, а черный и густой, как застывающий гудрон. Раньше я думала, что люди, застрявшие в подвешенном состоянии, продолжают жить по привычке, потому что это легче, чем сдаться. Теперь же я знаю: у них просто нет других вариантов, нет выхода. Начинается прилив, и все, что ты можешь, – держаться на плаву и ждать, когда он уйдет.

Я беру клочок бумаги и кладу в карман джинсов. Открываю дверцу машины, выхожу. Передо мной гладкие каменные стены и широкие окна.

Дальше откладывать нельзя!

* * *

Я стараюсь не смотреть ни на служащего, проверяющего мои документы, ни на свои дрожащие руки, когда сдаю телефон и сумочку в камеру хранения, ни на охранника, когда прохожу через металлодетектор и соглашаюсь на личный досмотр. Зона ожидания для посетителей находится на втором этаже; я сажусь и опускаю взгляд на ковер нейтрального цвета. Наверное, никто все равно не знает, кто я такая или кого пришла навестить.

Приговор Росса вызвал большую шумиху. Его даже показывали по телевизору. Я смотрела одна, сидя дома в темноте, а в дверь ломились репортеры. Голос судьи напомнил мне мамин: высокий, раздраженный, безапелляционный.

«Мистер Росс Маколи, присяжные большинством голосов признали вас виновным в жестоком убийстве своей жены, Эллис Маколи. После нескольких месяцев или даже лет физического и психического насилия над ней вы тщательно спланировали и совершили убийство, которое пытались выдать за несчастный случай на воде. Я полагаю, что вы продемонстрировали умысел и проявили изрядное хладнокровие. Также я полагаю, что вы надеялись получить от ее смерти финансовую выгоду. Вы заявили о своей невиновности, в содеянном не раскаялись. Учитывая эти отягчающие обстоятельства, о смягчении участи речи быть не может. В силу вышесказанного я приговариваю вас к пожизненному заключению за убийство Эллис Маколи».

Репортеры за мной больше не охотятся – суд и приговор давно забыты. К тому же Рэфик ошиблась: никто не обнаружил никакой связи между нами и двумя двенадцатилетними девочками, которых нашли в заливе Грантон в девяносто восьмом году. И тем более никто не упоминал об убийстве и самоубийстве, произошедших в доме тридцать шесть по Уэстерик-роуд, разве что как о жутком совпадении.

Ловлю на себе взгляд старика с желтыми бакенбардами. Он усмехается, я смотрю в сторону. Охранник открывает дверь и манит меня пальцем. «Двенадцатый», – говорит он. Я нахожу свой стол, сажусь, сжимаю руки в замок. Я не хочу видеть Росса. Мне и в голову не пришло бы его навестить, но я должна.

Вводят заключенных. Я чувствую Росса прежде, чем вижу: по спине пробегает холодок, сердце трепещет. Он останавливается рядом со столом и ждет, пока я подниму голову. Выглядит Росс великолепно. Короткая стрижка, глаза ясные, чисто выбрит. В тот день, когда он давал показания, глаза у него были красные, лицо – осунувшееся и заросшее щетиной. Само очарование, ни в чем не повинный горюющий вдовец. Хотя на процессе я постоянно чувствовала на себе его взгляд, в тот день Росс даже не посмотрел в мою сторону.

– Привет, Кэт, – говорит он, нерешительно улыбаясь. – Рад тебя видеть. Не думал, что мы еще встретимся…

Я не собираюсь объяснять, зачем пришла. Не сейчас. Мне нужно вести беседу самой, не позволяя ему перехватить инициативу, пока я не сделаю выбор.

Росс с улыбкой садится, вытягивает ноги; я тут же скрещиваю свои в лодыжках и убираю под стул. Он откашливается, и я заставляю себя посмотреть ему в глаза. Если не отважусь – мне конец!

– Зачем ты здесь? – Росс смотрит очень пристально, в карих радужках мерцают серебристые искорки.

Опускаю веки, пряча слезы. Я горевала по нему, чего уж там…

– Пока не знаю.

Он подается вперед, и я чувствую его запах.

– Я хочу тебе сказать… Я должен извиниться за то, что случилось той ночью. – Росс сглатывает, и в горле что-то щелкает. – Прости, что сделал тебе больно, Кэт. Я думаю об этом каждый день и не виню тебя за выступление в суде, вообще ни за что не виню. Честное слово!

Я – главная причина, по которой он здесь. Из-за меня ни о каком смягчении приговора и речи не шло. Я стала лучшим свидетелем обвинения, и самым ужасным в моих показаниях было вовсе не то, что я нашла или услышала, не оксикодон и диазепам, найденные в бокале вина и в моей крови, а тот факт, что мы с Россом занимались сексом. Я вытерпела дачу показаний, перекрестный допрос, устроенный адвокатом Росса, и даже презрение широкой публики, потому что иначе у обвинения не нашлось бы улик, кроме косвенных. Письмо Эл, ложные показания Росса, вещественные доказательства, данные сотового оператора, записи с камер наблюдения плюс завещание Эл, о котором Росс не знал (все досталось мне), – всего этого, вероятно, не хватило бы для вынесения обвинительного приговора. Зато секс