Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Потому что она не желает меня видеть или меня не хочешь отпускать ты?
В ответ он, заржав, машет хвостом. Она дает ему сено, а когда конюхи уходят, то прикармливает и яблочком. Этого достаточно, чтобы вызвать ревность у Сидики, что в соседнем стойле. Он пинает заднюю стену, намекая, что может порушить и всю конюшню, если ему не перепадет хотя бы долька. Ох они взыскательные, эти лошади! Но их капризы так просты и невинны, а простота идеально подходит девочке, извечно живущей в умеренности. Когда-то ее жилищем был термитник, но теперь эта взрослеющая девушка ищет из него выход и желательно не по грязи, в которую ее втаптывали братья.
Посмотрите на эту девушку – как она просыпается среди лошадей, отмеряет время по тому, какие из них уходят, а какие возвращаются, задает им дважды в день корм, раз в четверть луны моет по своему усмотрению, никого вокруг не замечает, а если и замечает, то не слушает, а если и слышит, то ей всё равно; а потом засыпает на свежем сене, чтобы проснуться и начать всё это заново. Джунгли сна она если и навещает, то забывает их сразу с восходом солнца; те сны, которые запоминаются, она рассказывает Бобо, на что тот посвистывает ноздрями, фыркает, коротко ржет, или просто кивает и трется об нее головой, если ему грустно.
– Нет, Бобо, львица без живота мне больше не являлась. На этот раз сон был другой, – рассказывает Соголон. – Помню мало что, почти всё стерлось. Ум ленится запоминать. Снилось, что я то ли умерла, то ли еще что-то. В общем, какая-то путаница, одно непотребство.
Бобо шлепает себя по крупу хвостом.
Время как кобра, вьется и вьется кольцами. Это чувствуется даже в конюшне с ее тишиной и покоем. Проходит полторы луны после того, как Кваш Моки стал Королем. Дождавшись ночи, Соголон впервые за долгое время выходит из конюшни. С собой она прихватывает небольшую масляную плошку и идет с ней со двора. О направлении пути она знает, хотя не знает, зачем туда идет. «Да всё ты знаешь», – звучит голос, похожий на ее собственный. Снаружи в мглистом сумраке дремлет ночь, но от белых камней дорожек исходит иссиня-бледное свечение. Черным колдовским перстом торчит в отдалении высокий и тонкий силуэт замка. Мимо задней двери дома она подходит к знакомому окну.
– Воитель? Начальник Олу?
Дверь у него обычно открыта, но Соголон лезет через окно. В прошлый раз она там чуть не подралась с занавесками, поэтому быстро замечает, что все они исчезли. Стены и двери выглядят странно. Соголон подносит лампу к поверхности и видит почему: надписи и все пометки исчезли, как и гобелены и ковры. Она опускается на колени проверить пол, но везде всё чисто, даже под стульями и табуретами. В комнате остался только один коврик. То же самое и в спальне – ни кровати, ни ковров; лишь несколько простыней да единственная миска, которая у него не была покрыта письменами. Нет и самого Олу. Можно посмотреть в соседней комнате, но чувствуется, что там он тоже отсутствует. Ушел – или забрали, или растворился в воздухе, или еще что-нибудь. Злость здесь, пожалуй, даже не самое яркое чувство; Соголон тоскливо и страшно, а еще одиноко – ощущение, которое минует ее в конюшне, но сейчас обволакивает сгустившимся коконом. Уйти – вот всё, что остается; уйти прямо сейчас, тем же путем, что пришла. При попытке влезть на приступку у окна она чувствует, что пара дощечек там сбоку сидят непрочно. Подцепив за край, она их вытаскивает и на нижней стороне видит надписи, торопливые, но четкие. Попытку выбраться в окно пресекают слабые голоса снаружи. Стражники. Соголон задувает лампу и ждет, пока они пройдут.
Уже у себя в конюшне, на более ярком свету, она перечитывает ту надпись, одновременно и значимую и невнятную:
«Грядет сей Король… владеть один… и Аеси… Боги знают почему… Йелеза Йелеза Йелеза»
Соголон перечитывает это пять раз, прежде чем замечает, что слова написаны кровью.
Всё нужное о событиях при дворе Соголон узнает из круговорота лошадей. Белая кобылка для вдовствующей Королевы Вуту, в сине-золотом убранстве для свадебной церемонии – малоприметной и на скорую руку, учитывая, что лошадь всего одна и тихого нрава. Три лошади из Увакадишу, которые уезжают в ту же ночь, а всадники на них шипят и ругаются. Спустя одну луну обратно возвращаются только две, а ездок и вовсе один. Затем поздно ночью конь для какого-то вояки, которого напутственным шепотом провожает старшая. Две молодые лошади, полумертвые от порезов и диких следов истязаний, уведенные до этого утром тремя наперсниками принцев-близнецов. Только что возвращается лошадь, ушедшая множество лун назад в Калиндар, а еще вороной конь, которого Соголон откармливает и готовит к двухдневной поездке для Аеси, куда он отправляется в одиночку. «Конь, чтоб взбирался на горы» – единственный наказ, поступивший от него, а возвышенность в двух днях езды отсюда не иначе как Манта. Многие лошади исчезают бесследно. Одна уходит в роскошном убранстве, а уже назавтра кто-то возвращает ее и требует снять все золото, после чего уводит снова. Горбясь под грузом соли, с конюшни уходит мул, а вскоре прибывает дугой, тоже согбенный, но под грузом золота. Туда-сюда шмыгают колесницы для принцев.
Несносность простой жизни состоит в том, что в ней неизбывна рутина; изо дня в день одно и то же. Именно эта повторяемость наводит на Соголон скуку. Не каждая скука одинакова, но что это за жизнь, когда уже сами скуки могут различаться между собой? Соголон вспоминаются дни, когда она встречала Олу на дороге в библиотеку, хотя сама еще не знала языка письменности. Теперь она пусть немного, но смыслит в чтении, а библиотека от конюшни хоть и далековато, но дойти можно. Олу прочитывал книгу за день и к следующим сумеркам ее забывал. Для такого чтения ей не хватает запаса слов, но идея насчет забывания кажется интересной – так вот всё забывать и начинать сначала. Вот так взять, войти в хранилище с неприступным лицом и, пока смотритель не опомнился, умыкнуть оттуда
