Африка - Растко Петрович

и перебираюсь на другой берег. Ещё раз оглядываю Сале – ослепительно-яркий, прямоугольный и недоступный. Подъехать не на чем, а до отправления автобуса десять минут. Мне говорят: можно сократить путь до стоянки, если я пройду через базар и буду держаться ближе к холму, где теснятся лавки и всякие мастерские, – тогда это не два километра, а всего лишь один.

Миную обувные развалы, потом лавки, где продают текстиль, циновки, украшения, мясо, кожу и т. п. Бегу через базар, украшенный снопами зелени, вдоль подножия холма, по улицам, запруженным людьми, повозками, велосипедистами и детьми. И нет всему этому ни конца ни края. Исхожу по́том, задыхаюсь, то и дело гляжу на часы и чуть не плачу: не дай бог опоздаю, и как тогда попасть в Касабланку и на корабль, что в восьмидесяти километрах отсюда. Вдруг вижу коридор, ведущий к рынку европейских товаров под открытым небом; дальше должны быть отели, банки, кафе – а там, смотрю, мой автобус, уже полный. Подбегаю к нему и, как только усаживаюсь на своё место, он трогается. Очень хочется пить, я никак не могу отдышаться, мне жарко даже после того, как мы проехали двадцать километров. Стада верблюдов, палатки марокканских кочевников, холмы, леса, пригорки и скалы выглядят странно в сумеречном освещении спускающегося вечера. Того самого экваториального вечера, который наступает ровно в шесть и длится лишь несколько минут, не более. Вот и он, лёгкий, волшебный алый закат.

В Касабланку прибываем в семь часов. Я счастлив, что могу выпить кружку холодного пива, купить свежую французскую газету, прибывшую аэропланом; тут всё совсем не так, как на юге, где до самого моего отъезда самыми свежими новостями были те, которые я привёз сам. Прогулка по арабскому району Касабланки в ночное время: даже толпа марокканцев выглядит совершенно волшебно. Уже не видишь, как раньше, убожества кварталов, грязи и нищих прохожих.

Вспомнив о том, что среди моих африканских трофеев есть тамбýр89, я загораюсь желанием найти для него подходящий медиатор. Для этого придётся обойти все марокканские кафе, где звучит музыка. Здесь полно арабов, которые играют на музыкальных инструментах или слушают музыку, попивая кофе. Они сидят на диванах и на возвышениях, покрытых циновками. Перед циновками – множество пар обуви, совершенно одинаковой с виду. Молодёжь и старики потихоньку беседуют, свет на них падает по диагонали. На соломенных матрасах растянулись юноши – поразительно красивые, неподвижные, задумчивые. Медиатора для моего тамбура ни у кого не оказалось, и я останавливаюсь перед небольшим кафе, слушая, как патефон наигрывает дикую марокканскую песню.

Узкими переулками, окольными путями пробираюсь в порт. Интересно, довезёт ли меня моторная лодка до корабля – уже давно наступила ночь. На палубе торговцы из Касабланки развернули настоящую выставку кожаных подушек, кофейных принадлежностей, кошельков, биноклей и часов.

С утра вокруг корабля резвятся дельфины – настоящий балет; вечером проплываем Танжер, странный город на скале, среди живописного горного ландшафта, высоко над морем. Затем минуем огромную Гибралтарскую скалу: Геркулесовы столбы с наклонной песчаной отмелью; невероятной красоты массивы с другой стороны, где раскинулся белый город Сеута – последний из городов, приникших к африканским пляжам. Последний привет Африки.

Теперь мы плывём по Средиземному морю вдоль испанского побережья: оно на удивление спокойно синеет в лунном свете, а ведь недавно все газеты ужасались его неистовству: здесь затонуло несколько пассажирских кораблей. На полпути между Гибралтаром и Марселем, на исходе января, я всё ещё одет так же, как при посадке в Дакаре. Даже ночью прогуливаюсь по палубе без пальто. Радио же сообщает, что в Париже пятнадцать градусов ниже нуля.

Над нами летают аэропланы, вокруг теснятся корабли; особенно огромны военные суда, палубы которых могут принять аэроплан. На воду пикируют чайки, и точно так же, под тем же углом пикируют спускающиеся аэропланы.

Тем временем погода быстро меняется. Дождит сутки напролёт. Задувает ветер. На палубу не высунешь носа – сразу продрогнешь. Вспоминая студёную ночь, проведённую неподалёку от Бугуни посреди саванны, когда мне пришлось облачиться в шерстяной купальный костюм, я и сейчас пододеваю его – ничего более тёплого у меня нет. Корабль колышется на волнах, его винт часто выныривает и тарахтит на холостом ходу, а мы – те, кого не подкосила морская болезнь, собираемся в небольшой кают-компании. У попутчиков лица бледные, беспокойные: кто-то, забившись в угол, читает книгу, кто-то играет в шахматы. Из развлечений – лишь видавший виды граммофон, можно ещё смотреть в иллюминатор на волны или играть в каюте с Бубу. Обеды и ужины встречаем восторженными возгласами.

Мы героически держимся, рассчитывая через день-два пришвартоваться в Марселе. Но капитан корабля объявляет, что в порт корабль не войдёт, пока не утихнет шторм, а это может растянуться и на несколько дней, и даже самые стойкие падают духом. Наконец, вечером видим город: перед ним выстроилась вереница больших кораблей, которые, как и мы, не решаются зайти в порт. Поэтому Марсель выглядит так, словно он в осаде. Утром мои товарищи чуть не плачут. Многих ждут семьи, не видевшие их годами, и теперь их разделяют всего два-три километра. Капитан говорит, что провиант придётся экономить, так как запасы истощаются, но никто особенно не переживает. Наоборот, урезанный паёк, напоминая о войне, окрашивает наш быт в авантюрные тона. Четыре дня стоим напротив берега, качаясь на волнах.

В последний день, впервые в жизни, то ли устав от дороги, то ли простудившись, присоединяюсь к общей массе бедолаг, мучимых морской болезнью. По счастью, к обеду мне становится лучше. Мистраль не ослабевает, но, по всем прогнозам, этой ночью должен стихнуть.

Так моё путешествие из Дакара в Марсель, которое должно было длиться всего восемь дней, заняло двенадцать. У меня возникло ощущение, будто нечто, позвавшее меня в дорогу, в Африку, теперь не хочет отпускать. Это стремление – и моё, и всего моего поколения, насквозь европейского, – отринуть всё то, что составляет Европу. А Европа тем временем находится совсем рядом, передо мной, но пристать к ней нельзя.

Я устал, продрог, посинел от холода и даже, может быть, заболел, но в то же время я счастлив, что это путешествие, которое, как оказалось, не было ни невероятным, ни неосуществимым, но которое значило для меня так много, продлилось ещё на какое-то время. Есть музыкальные произведения, которые заканчиваются сильными аккордами; так завершается и моё путешествие.

Утром корабли устремляются в порт, море гораздо спокойнее, но холод по-прежнему лютый. Вокруг расстилается Марсель – его склады, балки, краны; снуют полицейские и гражданские. Небо