ХРОНИКЕР - Герман Балуев

Я вытер лицо платком и вдруг возмутился. Оскорбился тем, что меня, взрослого, образованного, опытного человека, на какой-то миг заставили поверить во всю эту чепуху.

— Нет, стой! — вскричал я каким-то склочным, базарным голосом человека, которого нагло пытаются облапошить. — А при чем тут тогда эта... как ее?.. релятивная скорость, которая... Да и нынешние космические аппараты — плохи, да? А Ламбда поможет сделать другие?!

— Здесь все «при чем»! — опустив глаза и помолчав, сквозь зубы сказал Федор. С преувеличенным терпением и с оттенком некоторой раздраженной брезгливости, свойственной, вероятно, всякому великому, вынужденному объясняться с беспокойным неофитом, он долго и внушительно, какими-то каменными словами вдалбливал мне, что все есть производное от константы «пространство — время», и если ты нашел ключ к главному, то становятся частностью как скорость, так и техническое качество кораблей, подобно тому, как в границах обжитого нами города нам безразлично, на чем ехать — на автобусе или на трамвае.

— То есть, черт!.. А ты же говорил, что нынешняя космонавтика — тупиковая ветвь этого... как его?.. Да, стой, забуду! Ты зачем мне рассказал про трон жизни, то есть про эту, тьфу! как ее? про сакральность?! То есть ты этой мистикой как бы обосновываешь свою теорию, что ли? Или что?

В общении с нашими милыми и простыми людьми я чувствовал себя умным, а временами даже и очень умным, но рядом с Федей я как-то катастрофически глупел. Скажу даже резче: обнаруживался. И это особенно беспокоило и бесило меня.

— Да. Ошибался. Это не тупиковая ветвь. Это просто — второе, — помолчав, как бы через силу, ответил Федя на первый вопрос. — А что касается сакрального, то я пытался дать тебе понять, что построение гармоничной картины мира, что и является целью познания, как идеал и как путь к этому идеалу, закодирован природой в самом человеке, то есть мы идем предопределенным путем. И даже наши ошибки — это издержки движения по верному, предначертанному пути. На этом базисе ты можешь для себя уточнить и наполнить вполне определенным смыслом такие понятия, как «судьба», «свобода и необходимость», «выбор», который, если ты его делаешь не в соответствии с в тебя заложенным, то есть с судьбой, неизбежно грозит тебе карой, смысл которой ты можешь легко прочесть, ибо он заключен как корень, как главное в самом слове «судьба».

— А-а! — прозрев, захохотал я. — Обосновал и оправдал свою замысловатую жизнь! Нет?.. Черт! — вскричал я, сообразив. — Да ведь все это обыкновенный диалектический материализм!

— Идеализм тоже вписывается в эту картину, — переждав мои крики и несколько помолчав, сказал Федор. — Как предчувствие открытия.

— Твоего?

Федор поколебался. Потом поднял глаза и посмотрел на меня, как бы щурясь от света.

— Моего.

И снова я задохнулся.

Что из того, что моя голова отказывается совместить чудовищное открытие с тяжелоатлетическим обликом знакомого мне с детства Феди?! А та простенькая формула, с которой началась кошмарная ядерная эпоха, разве она как-то совмещалась с обликом обаятельнейшего мудреца, предпочитающего ходить в свитере и в сандалиях на босу ногу, обожающего играть на скрипке и ненавидящего насилие и войну?! И тем не менее он вывел эту формулу, и через кратчайшее время мир сжался в судороге ужаса быть спаленным в атомной топке. А что власть над атомом по сравнению с торжествующим господством над всем сущим?!

Фу, черт! Я насильственно заставил себя рассмеяться.

— А для моего пользования ты этого своего Ламбду не можешь изобразить?

— Пожалуйста! — Федор навис над листочком бумаги. Он помедлил, возможно представив своего великого предшественника Эйнштейна, и на лице его вместе с безмерным уважением обозначилась тень упрямого внутреннего торжества. Он написал своим твердым почерком: ЛАМБДА-ЧЛЕН ≠ 0, особенно твердо перечеркнув знак равенства, что для идеалистов и мистиков могло бы читаться так: «Бог не равен нулю!», если бы он не оказался свойством пространства, то есть все-таки материалистической величиной.

Нет, ну все-таки это было как-то до жути дико!

— Ты меня, конечно, извини, но на простого человека, как я, — сказал я (втайне, конечно, считая себя не таким уж простым), — иные ваши научные открытия действуют так, как будто меня обокрали. Что там ни говори, но ты своей дурацкой формулой лишаешь жизнь какого-то сокровенного, подозреваемого любым из нас высшего смысла.

— Обретя сознание, человек, в общем-то, только тем и занимался, что искал смысл жизни, — не принимая моего тона, сдержанно сказал Федор. — Почему же никто его не нашел? Да потому что для единичной жизни его, этого смысла, нет. Смысл имеет жизнь человечества. И заметь, что актируется, то есть приносит истинное удовлетворение, работа, сделанная для других. Ты не вдумывался в этот нонсенс? Какая внутренняя сила заставляет считать настоящими лишь те усилия, которые направлены на движение всех?.. Эта сила есть закодированный в нас самих регулятор, зашифрованная указка природы, компас, по направлению стрелки которого движется человечество. И эта стрелка показывает на выход из земной юдоли для реализации себя среди живых, творящихся, ждущих осеменения звездных пространств.

— Фу! — утомился я. — Что-то трудно даже дышать... Ну хорошо: коллективное бессмертие, осеменение... хе-хе!.. звездных пространств. Но, милый мой! Человечество прогибается под грузом сегодняшних, сиюминутных проблем: терроризм, международный разбой, атомный шантаж, чертовщина с экологией, безработица, люди мрут в Африке с голоду, каждый год изобретается все более кошмарное оружие... Да ты очнись, Федя! Ты говоришь: «смысл человечества во взрослении»!.. Да ведь оторопь берет от такой взрослости! Федор Алексеевич, ты опусти глаза от Ламбды и посмотри окрест!

— А это все сигналы природы, что человечество повзрослело и пора ему покидать свою колыбель.

Я невольно поежился. Он с какой-то нечеловеческой высоты вглядывался в людской муравейник, и в глазах его не было милосердия.

— Ну, Федя!

Он помолчал, потом поднял свои васильковые, правдивые, наивные и страшные этим глаза.

— Потому и спешу!

Вот как?! На миг я ощутил ту высоту, на которую он себя вознес своей безумной задачей: я и задыхающееся в предсмертных конвульсиях человечество. «Потому и спешу!..» А он между тем, взволновавшись моим перечнем людских бедствий, осмыслял их вслух с точки зрения своей теории, говоря, что загрязнение биосферы, нарушение теплового баланса, накопление в верхних слоях атмосферы фреона (того, что в холодильниках), который уничтожает саму броню, защищающую от смертоносных ультрафиолетовых лучей живое — озонный слой, прогрессирующая нехватка пресной воды, угрожающее накопление в земле и воде ядохимикатов, сокращение пахотных земель и одновременно — громадный рост народонаселения, казалось бы, беспричинные вспышки агрессивности, равнодушия, стремление забыться в вине или в музыке, утрата интереса к созданию шедевров и вообще чего-либо долговременного — для последующих поколений, и прочее, и прочее, — все это не то что сигналы, но трубные звуки, что пора человечеству покидать свою колыбель. Сейчас человечество можно уподобить двадцатилетнему гаргантюаподобному увальню, засидевшемуся в детской кроватке, под которым, конечно, эта кроватка трещит.

— Позволь, позволь!.. Но все эти кошмары можно объяснить не только этим.

— Можно! — отрезал Федя. — Само беспокойство природы, выражающееся в землетрясениях, ураганах, невиданных наводнениях, за последние десять — пятнадцать лет увеличилось раза в три.

— Нет, ну черт возьми! А безработицу? Ее ты тоже укладываешь в свой космический мешок?

— Безусловно. Перепроизводство товаров, а значит, избыток рабочей силы выводят социальные противоречия на последнюю грань. И это тоже один из тех трубных звуков, которыми, по Библии, должны предварительно пробудить мир архангелы. Когда мы начнем работать на Большой космос, естественно, перепроизводства быть не может Начнется, да и навсегда останется, одна катастрофическая нехватка. Да и само содержание работы станет захватывающим, требующим максимума творческой свободы и результата. Вот тогда и потребуется включить мозг полностью, задействовав и девяносто процентов резерва, который осмотрительно создала природа, соразмерив научно-техническое развитие с взрослением нравственным, то есть первое до предела затормозив. Если бы не было этого предохранителя и, скажем, открытие ядерной реакции состоялось несколько сот лет назад, в период, когда еще не сформировалась нравственность и не подчинились разуму инстинкты, у человечества просто бы не было времени повзрослеть. Оно сожгло бы себя тогда же.

— Федя! Дорогой ты мой! — сказал я покровительственно. — Насколько я понимаю, для реализации всей этой твоей петрушки нужны совокупные усилия всех стран и континентов, противостоящих систем, которые нацелили друг на друга ракеты. А ты, значит, выйдешь, как Христос, из своей кооперативной квартиры, взойдешь на бугорок и скажешь: «Братья! Вознесемся в космос!» И заправилы военно-промышленного комплекса проникнутся и посыплют головы пеплом: «Как не стыдно нам заниматься такими гадостями? Вон что Федя-то предлагает, а!..» Ты же еще при нашей жизни намерен осуществить свою идею?