Вторжение - Дин Кунц

На этот раз у нее не было моральной поддержки Нейла, только указывающая путь немецкая овчарка, которая могла служить какому-то злу. Доверяя интуиции и вере, которые пока не подводили ее, Молли должна была доверять и собаке.

Лиловый день вглядывался в окна, но ничего не освещал. Молли включила фонарик, стараясь не думать о том, как скоро разрядятся батарейки.

Вергилий подошел к лестнице, начал подниматься на второй этаж.

Следуя за ним, Молли услышала, как беспорядочный шум в стенах вдруг организовался в некий ритм. И вот это упорядоченное шебуршание заставило ее остановиться на лестничной площадке

В звуках, издаваемых лапками и крылышками, она уловила намерение, значение и что-то вроде отчаяния. Прислушавшись, она даже вздрогнула от удивления, потому что шум в стенах трансформировался в слова: «Время убивать… время убивать… время убивать…»

И хотя голосов в этом злобном хоре было много, ни один не поднимался выше шепота. Акумулятивный эффект этих голосов проявлялся в том, что звучали они у нее в голове, не как звуки, а как слуховая галлюцинация.

Эбби настаивала на том, что стены иногда говорили. Но девочка не уточняла, какие слова доносились из стен.

«…время убивать… время убивать…»

Молли не могла определить, то ли это угроза, то ли команда, побуждающая к действию… или что-то совершенно другое.

Сказала себе, что должна проигнорировать, этот злобный хор. Но любопытство заставило ее приблизиться к стене.

Луч фонаря осветил розы, в основном желтые, частично — розовые, без шипов, с мясистыми лепестками.

Она провела рукой по одной розе, не зная, что надеется ощутить под рукой. Может, какую-то выпуклость. Свидетельство того, что стена деформируется.

Стена была гладкой, сухой, прочной. Разве что ее ладонь почувствовала легкую вибрацию, ничего больше.

«…время убивать… время убивать…»

Среди голосов, произносящих слова на английском, она вроде бы различала говорящие на другом языке.

Она наклонила голову к стене, прижалась ухом к желтой розе.

Слабый, но неприятный запах шел от этого обойного розария, возможно, пахли сами обои, возможно, клей.

Когда она попыталась сосредоточить внимание на иностранных голосах, они вроде бы почувствовали ее интерес к ним. Она услышала ту же фразу на французском и испанском. Другие голоса, возможно, шептали на русском, японском, китайском, немецком, шведском и прочих языках, идентифицировать которые она не могла.

Потом ритм развалился. Место слов заняло месиво звуков, всяких и разных шумов, то есть вновь тысячи лапок скреблись по стенам, тысячи крылышек бились о них. Хаотический шум роя, вот что теперь она слышала.

Стараясь определить по шуму, какого вида насекомые могут находиться между стенами, она еще на какие-то мгновения не отрывала ухо от стены, и вдруг одинокий голос прошептал сквозь бессвязный шум: «Молли».

Вздрогнув, она отпрянула от стены.

Ступенька за ступенькой, луч фонаря поднимался все выше, туда, где ждала собака, но не нашел никого, кто мог бы произнести это слово.

Планетарный апокалипсис внезапно стал чем-то очень личным. Нечто внеземного происхождения, неизвестно зачем ползающее между стенами, произнесло ее имя, да еще так интимно, подняв в ней волну отвращения.

И вновь голос, такой зовущий, такой жаждущий, произнес одно слово: «Молли».

Глава 54

Со сверкающими глазами, такой знакомый и близкий, с раздувающимися в свете фонаря ноздрями, Вергилий приветствовал Молли на верхней лестничной площадке, но не вилянием хвоста, а повизгиванием, и сразу повел к одной из пяти закрытых дверей.

В этой комнате едва слышно плакал ребенок, возможно, мальчик, плакал не потому, что непосредственно ему угрожала опасность. Просто слишком долго его окружал ужас.

Молли попыталась открыть дверь той рукой, что держала фонарь. Ручка не поворачивалась.

Она ждала, что дверь сейчас откроется, по команде собаки или благодаря неведомой силе, которая могла впустить их в дом, но ошиблась.

Желания убирать в карман пистолет она не испытывала. Поэтому положила фонарик на пол и вновь попыталась открыть дверь свободной рукой. Ручка не поддалась, дверь осталась закрытой.

Она обратилась к плачущему ребенку:

— Маленький, мы здесь, чтобы помочь тебе. Ты больше не один. Мы тебя выручим.

И, словно ее слова были заклинанием, дверь распахнулась, открыв чернильную тьму, черноту голодной пасти.

А из стен и с потолка неслось ее имя: «Молли, Молли, Молли, Молли…»

В испуге она отступила на шаг.

А Вергилий бесстрашно проскочил мимо нее в комнату.

Дверь захлопнулась.

Молли попыталась повернуть ручку, зная, что ручка не повернется, и так и вышло.

Наклонившись, она подняла фонарик с пола. Выпрямляясь, уловила движение в коридоре, что-то приближаюсь к ней справа.

Он врезался в нее. Мужчина, не такой большой, как Нейл, но и не карлик. Врезался сильно. Она выронила фонарь, выронила пистолет, упала.

Он прыгнул на нее, от удара перехватило дыхание, прошипел:

— Ты их не получишь. Они — мое жертвоприношение.

Фонарь лежал в дюймах от них, освещая мужчину. Коротко стриженные рыжие волосы. Чувственное лицо… глаза с тяжелыми веками, полные губы. Толстый шрам тянулся от левого уха к уголку рта, свидетельство давнишней ножевой драки.

— Эти маленькие ягнята — мои, — от него пахло пивом, чесноком, гнилыми зубами.

Он поднял кулак размером с трехфунтовую банку консервированной ветчины и ударил ей в лицо.

Она успела повернуть голову так, что он промахнулся. Костяшка большого пальца сломала хрящ левого уха, но основной удар пришелся в пол.

Оба вскрикнули от боли, и Молли поняла, что от второго удара ей не увернуться. Он сломает ей нос, челюсть, забьет до смерти.

Он был ниже ее ростом, но скинуть его с себя она не могла. А потому, прежде чем он успел вновь замахнуться, резко оторвала голову от пола и укусила его лицо. Предпочла бы добраться до шеи, но не знала, удастся ли. А потому удовлетворилась тем, что находилось выше. Нижние зубы впились в мягкую кожу под челюстной костью, верхние — в щеку, не изуродованную шрамом.

Он завопил и попытался вырваться, но Молли вцепилась в него, как терьер. Он бил ее по плечам, удары скользили по голове, наносились-то в панике, но Молли не знала жалости.

А когда он сильнее подался назад, она расцепила челюсти, столкнула его с себя, на пол, отшвырнула в сторону.

Дикарь, потрясенный совершенной по отношению к нему дикостью, откатился в сторону, прижал обе руки к укушенному, порванному лицу, вереща от боли.